Плоть - Дэвид Галеф Страница 69

При падении Макс получил травму — перелом левого запястья. Перелом наступил и в их отношениях с Биби. Она порвала с ним сразу после того, как отвезла его в госпиталь. Причина была понятна: она считала, что ее публично изнасиловали. Вероятно, в толпе было всего несколько человек, понявших, отчего она упала, но если уж на то пошло, то многие ли из птиц и зверей райских знали, чем собираются заняться Адам и Ева? Биби считала, что ее предали — как духовно, так и физически. В ней было так сильно сознание греха, что требовалось очищение. Пусть даже ее дядя-проповедник на деле оказался мошенником, пусть даже она сама давно покинула лоно баптистской церкви, Биби все равно, так или иначе, верила. Символ веры Макса, если таковой вообще существовал, был чужд всему этому, хотя, как мне кажется, этот символ все же питался иллюзией всемогущества. Макс верил в самого себя.

Биби непостижимым образом удалось поколебать эту веру. Макс не привык к тому, чтобы его вели. Он не привык, чтобы им пренебрегали. Добавив насилие к оскорблению, Биби, в довершение всех бед, еще и сломала ему руку. Косвенно и сама этого не желая. Когда Биби рухнула на него спиной, Макс вытянул руку, чтобы смягчить падение. Он, как это называется у врачей, сломал в типичном месте лучевую кость; как он сам сказал мне, это называется переломом Коллеса. Такой перелом бывает, когда человек, падая на асфальт, вытягивает перед собой руку, чтобы не удариться лицом. Если бы Макс падал один, то рука бы выдержала, но на нее выпала дополнительная нагрузка в двести с лишним фунтов. Когда я увидел Макса на следующий день, левая рука его была в гипсовой лонгете.

— Перелом без смещения, — объявил он, — но для полного выздоровления потребуется от четырех до шести недель.

Мне было интереснее знать, сколько времени потребуется для исцеления его эго, но вместо этого я спросил о Биби. Она оставила работу в казначействе и вообще уехала из Оксфорда. Любопытно, но все женщины Макса исчезали, когда заканчивались их с ним отношения. Разрыв как будто убивал их. Даже Элен объявила, что увольняется в конце семестра. Оставалась только Мэриэн, но было похоже, что такое упрямство лишь убивает ее.

— Биби была моей ошибкой, признаю. Религия!..

В подтверждение он стукнул кулаком по ладони другой руки и поморщился от боли. Лонгета едва ли была рассчитана на такие нагрузки. В то утро Макс уже ездил на велосипеде, вопреки рекомендациям врача, положив на руль руку в гипсе.

— Мне не нужна такая одержимая. Это противоречит моей собственной одержимости.

Он замолчал, словно обдумывая смысл произнесенного.

— Знаете, вам следовало бы немного успокоиться.

— Успокоиться, черт побери. Я не собираюсь успокаиваться из-за такой мелочи.

Он резко взмахнул сломанной рукой и снова скривился от боли. Он не мог смириться с самим фактом, что у него что-то сломано. Естественно, он должен был превозмочь и превзойти себя и свою боль. Он начал наматывать на тренировках больше миль, чем Пиггот; лицо его заострилось. Он купил себе подержанную «мазду» — вот так! — и стал регулярно ездить в Мемфис. Впервые увидев Макса за рулем, я едва его узнал. Макс за рулем выглядел непоследовательно и нелогично — он просто не вписывался в эту тонну металлических деталей. Покупка машины не означала, что он отказался от своих тренировок, иначе это был бы не Макс, но теперь мы привыкли, что рядом с нашей «хондой-сайвик» стоит ярко-красная «Мазда-323».

Не знаю, что он делал в Мемфисе, — могу об этом только догадываться. В отверстие я несколько раз видел пустую спальню, зато «мазда» стала постепенно приобретать вполне обжитой вид. В то время я начал проводить занятия по «Люсидасу», и в моей голове неотвязно звучала строка: «С утра ему опять в луга и в лес». Он сказал мне, не изменившись при этом в лице, что купил «мазду», потому что у нее большое заднее сиденье. Что я должен был на это ответить? Думаю, что я просто кивнул. На этой фазе Макс потерял всякие приличия. Правда, студентки-выпускницы оставались для него табу. Обжегшись на молоке, дуют на воду. Нью-йоркский опыт, каким бы он ни был, послужил Максу уроком. Но Биби стала последней женщиной, которую Сьюзен не побрезговала бы пригласить к нам на ужин. После этого я не припомню таких приглашений. Но думаю, что Макс и не желал никаких милостей. Он хотел одного — продолжить свое падение. Было такое впечатление, что силу всех своих мышц, ранее употребленную на то, чтобы сдерживаться, он теперь использовал для освобождения всех своих инстинктов. Макс остался тем же, но импульс стал противоположным.