Мика и Альфред - Владимир Кунин Страница 69

И вдруг…

И вдруг СВЕРХУ грянул гром!

Неделю тому назад Политбюро, руководимое лично товарищем Сталиным, исходя из самых мирных и гуманных побуждений, произвело шоковое и беспощадное сокращение почти половины кадрового состава всей Советской армии!

Сотни тысяч Бывших Мальчишек, ставших Взрослыми только в армии, должны были быть выброшены на улицу. На ту самую «гражданскую» улицу, с которой их, голодных и завшивевших, военкоматы подобрали семь-восемь лет назад.

Их выбрасывали на «гражданку», в «штатскую» жизнь, которой они, сегодня двадцатитрех-, двадцатичетырех-, двадцатипятилетние Бывшие Пацаны, совершенно не знали и ничего в ней не умели.

Они умели только летать, бомбить, стрелять и окапываться. Они были научены выживать в самых экстремальных обстоятельствах, не предполагавших какого бы то ни было продолжения жизни…

Но на «гражданке» в то время стрелять было не в кого, бомбить некого и окапываться от кого-либо не имело никакого смысла. Да и «выживать» они малость подразучились. Как-никак, а на дворе был февраль пятьдесят второго.

И половина сокращаемой Советской армии ни черта не соображала в том, куда ее сейчас вышвыривают.

Не избежал этой участи и Мика Поляков. Сегодня он ехал в штаб оформлять свое увольнение.

Ехал и думал: «А „виллис" я подарю Юрию Леопольдовичу. Слава Богу, что старика не тронули!..»

«Старику» Юрию Леопольдовичу Борщевскому было тогда сорок четыре года…

* * *

Хорошо еще, что черт-те когда, в Заполярье, Микин командир полка Вась-Вась Шмаков заставил своего начальника штаба послать в Ленинград кому нужно, бумагу о «…бронировании жилплощади военнослужащего Полякова Михаила Сергеевича, в настоящее время охраняющего Государственные границы СССР в качестве командира экипажа, лейтенанта, военного летчика погранвойск Народного комиссариата внутренних дел».

Бумага за подписью Героя Советского Союза В. В. Шмакова возымела охранное действие и даже не была потеряна за последние несколько лет.

Поэтому старший лейтенант запаса Михаил Сергеевич Поляков взамен большой отцовской квартиры за три дня получил маленькую и уютную квартирку на улице Ракова. Между Театром музыкальной комедии и тыльным выходом из «Пассажа», почти напротив Русского музея.

В квартирке были две смежно-изолированные комнатки — девять квадратных метров и четырнадцать. Кухня, душ, туалет, телефон. Елочки точеные, что еще нужно?!

А выяснилось, что нужно еще очень многое.

С помощью двоих, тоже уволенных, — командира дивизиона торпедных катеров, капитана третьего ранга, и подполковника-артиллериста — познакомились в райотделе милиции, когда получали паспорта, — перевез из подвалов и с чердака своего бывшего довоенного дама остатки чудом сохранившейся их семейной мебелишки красного дерева и пару сотен папиных книжек. Как уцелели — один Бог знает…

Что-то прикупил, кое-как обставился, пригласил на новоселье своих «грузчиков-помощников».

Пришел только один командир дивизиона — моряк. Позвонили матери бывшего артиллериста. А там плач, вой!.. Сегодня утром повесился подполковник двадцати восьми лет от роду.

Выпили за помин души артиллериста, да и разошлись…

Через пару дней как был в военной форме, так и поехал в Ленинградское управление ГВФ наниматься в гражданские летчики. А там уже многочасовая очередь из «запасников». И все галдят, трясут своими летными книжками, хвастаются типами машин, на которых летали, налетом часов. А часы, проведенные тобой в воздухе, — показатель профессионализма и надежности летуна.

Истребители, те вообще помалкивают. Какой у них может быть налет, если их машины больше чем на пятьдесят минут не взлетали?… Штурмовики — тоже. Все они на летном жаргоне — «звери».

Мике в кадрах так и сказали:

— Нет и нет. И не проси! Иди себе по холодку. Нам пикировщики не нужны. Берем только адэдэшников (авиация дальнего действия) и транспортников. Ни истребителей, ни штурмовиков, ни пикировщиков. Нам легче девятиклассника заново обучить с нуля, чем вас, «зверей», переучивать. Вы пареньки безответственные: чуть что — кувырк за борт, парашют раскрыл, а машина — гори она синим пламенем… А мы без парашютов летаем. И нам в холку пассажиры дышут. Нам не прыгать надо, а на полосу аэроплан сажать аккуратненько. Иди, иди!..

— Но у меня же шестьсот семьдесят два часа налета! — возмутился Мика. — Вы хоть в летную книжку-то загляните!

— Слушай, парень… Не смеши ты, ради Господа. У нас на «гражданке» и три тысячи часов — налет-то средненький, а ты…

* * *

Ночью Мике приснился его Вечный Сон…

Будто сидят они с Папой, с Сергеем Аркадьевичем Поляковым, на берегу океана под пальмой…

Но не высокой, как все остальные, а под низкой, развесистой и разлапистой — точно такой же, как и пальма, стоящая между гардеробом и сортиром в ресторане «Кавказский» на Невском, угол Плеханова…

За этой ресторанной пальмой видны белые-белые сверкающие домики, и из глубины островка слышатся веселые, счастливые голоса… Кто-то даже «Голубку» напевает.

… И Мика страшно доволен, что Папа может увидеть его уже совсем взрослым, летчиком, старшим лейтенантом…

То, что Мика уже никакой не летчик, то, что он уже вышиблен из армии, из авиации, Мика об этом помнит, но Папу огорчать не хочет. Не говорит ему об этом…

Сидит Мика в полной военной форме — в гимнастерке с погонами, бриджах с голубым кантиком, в сапожках хромовых начищенных, но почему-то в своем старом шлемофоне. И колодка соединения связи ему все время в стакан норовит попасть!..

Сергей Аркадьевич, очень постаревший, осунувшийся, небритый, но тоже в летной форме, которую Мика прекрасно помнит по всем Папиным фотографиям того времени: в пилотке с царской кокардой, прекрасном французском комбинезоне, в черных лайковых перчатках, а жесткий шлем с большими очками — «консервами» пристегнут к Папиному поясу…

Они сидят в плетеных дачных скрипучих креслицах и лениво прихлебывают из граненых стаканов разбавленный военторговским малиновым сиропом спирт, и только Мика хочет сказать отцу, что это, дескать, спирт из самого последнего оружия — из ракеты А-4 и что это его собственный остров, на котором они теперь с Папой будут жить вдвоем…

…как вдруг слышит, что Папа, оказывается, уже что-то давно говорит и говорит, как всегда, негромко и чуточку иронично…

— …а теперь представь себе — шестнадцатый год под Ригой, я иду на своем «блерио» на высоте метров полтораста, а сверху и сзади на «ньюпоре» меня прикрывает князь Лерхе. Я тебе про него рассказывал…

— Елки-палки, Папа! — вдруг нагло и бездарно изрекает Мика. — Ну чем он в то время мог тебя прикрывать?! Луком и стрелами?

Мика слышит себя со стороны и приходит в ужас: как он смеет так разговаривать с отцом?! Откуда это в нем такое щенячье превосходство?…