Сват из Перигора - Джулия Стюарт Страница 69

Дениз Вигье скрылась за углом, а Ив Левек поотстал, заинтересовавшись шкафом, внутри которого были выставлены стеклянные банки с чем-то сильно напоминавшим иссохшиеся мозги. Он изумленно смотрел на 570-граммовый трюфель-рекордсмен, найденный в Сорже мсье Жаном-Ноэлем Комбо 19 декабря 1995 года, думая лишь об одном: какие чудовищные цены, в сравнении с супермаркетом, заламывает Дениз Вигье за грибы в своей бакалейной лавке.

Как только дантист заметил, что его спутница возвращается, он моментально переместился к другому стенду, рассказывающему о поезде, что в XVIII веке курсировал между Эксидойем и Перигё. Бесчисленные охотники за трюфелями набивались в него с полными корзинами, испускавшими аромат такой крепости, что железнодорожному начальству пришлось выделить для них отдельное купе, дабы запах «черных бриллиантов» не перебивал благовония благородных дам. Однако мысли Ива Левека тут же перенеслись к бабке Дениз Вигье — предательнице, признанной виновной в «горизонтальном коллаборационизме» и наголо остриженной в Перигё под плевки толпы.

Дениз Вигье хорошо знала, что говорят о бабушке за ее спиной. Бакалейщица никогда не спрашивала ее, правда ли это, — как, собственно, и обо всем остальном, ибо бабушка умерла через год после окончания войны, при родах своей первой и единственной дочери. Врачи сошлись во мнении, что смерть стала результатом ужасного надругательства, которое ей пришлось пережить, — насилия столь жестокого, что доктора сочли благоразумным не говорить ничего ее мужу. До сих пор неизвестно, кто донес на несчастную девушку, — возможных кандидатов было более чем достаточно. Все знали, что в первую ночь нацист приходил к ней в дом за охотничьим ружьем, вся Амур-сюр-Белль слышала, как тот выстрелил в воздух в виде предупреждения. Все знали, что во вторую ночь он явился к ней за свиньей, ибо пронзительные визги хрюшки перебудили всю округу. Но никто так и не узнал, что, когда тот же немец приходил к бабке Дениз Вигье в следующие ночи, он держал у горла девушки нож, дабы заглушить ее всхлипы. Точно так же, как и о ножницах, что она всадила фашисту промеж лопаток в одну из таких ночей, когда он лежал, взгромоздившись на нее всей тушей, — те ножницы и по сей день торчат промеж лопаток, на глубине девяти футов под землей, в саду за семейной бакалеей.

Ив Левек уже собрался намекнуть бакалейщице, что им пора, но тут взгляд его привлек один из музейных стендов. Дантист вернулся и стал читать, как Венера, оплакивая смерть Адониса, была утешена Амуром, который сообщил, что в ее саду родится новый плод, способный разжигать желание у влюбленных пар, и что в нем воплощены все мужские качества покойного Адониса. После чего Амур похоронил тело Адониса в поле, где оно проросло и превратилось в черные трюфели. Собрав урожай, Амур подал их к ужину в доме Венеры, когда та принимала у себя Марса. И хотя сама хозяйка отказалась взять странное блюдо в рот, Марс с удовольствием умял всю тарелку. Никогда еще светловолосая Венера не была столь прекрасна, как следующим утром, и Марс буквально лучился от полного удовлетворения.

Дантист немедленно отправился на поиски Дениз Вигье и спросил, не желает ли та перекусить в местном ресторанчике «Оберж де ла Трюфель». Бакалейщица, которая была в полном восторге от музея и еще не пришла в себя от покупки щеточки для ногтей в форме трюфеля, охотно согласилась. Несмотря на репутацию ресторана, парочке удалось заполучить столик с желтой скатертью в зимнем саду, выходящем на террасу. К ним подошел обходительный официант, чтобы принять заказ, и Дениз Вигье сказала, что склоняется к утиной ножке конфи. Но Ив Левек предложил попробовать особое трюфельное меню из пяти блюд за сто евро с человека, и чтобы она не беспокоилась насчет столь ошеломляющей цены, ибо расходы он берет на себя.

Они и оглядеться толком не успели, как принесли консоме с трюфелями. И пока они восторгались чарующим лесным ароматом и радостно вылавливали черные ломтики, притаившиеся на дне тарелки с наваристым бульоном, дантист обнаружил у Дениз Вигье потрясающее чувство юмора. А когда консоме сменил свежайший омлет, посыпанный трюфелями и поданный с изумительным фуа-гра на подложке из яблок в сочном трюфельном соусе, бакалейщица вдруг заметила, что глаза дантиста, спрятавшиеся за очками, цвета густой синевы.

После того как официант внес блюдо с треской, фаршированной тонкими ломтиками «черных бриллиантов», и, прежде чем повернуться на каблуках, пожелал им «bonne continuation», [43]Ив Левек, неожиданно для себя, вдруг похлопал бакалейщицу по коленке и спросил, не нужно ли ей еще хлеба.

Четвертым появилось блюдо в виде двух пышных овалов из слоеного теста, и обходительный официант, аккуратно вырезав круг в центре того, что он поставил перед Дениз Вигье, поднял его со словами: «Voilà la merveille!» [44]— открыв восхищенному взору дантиста и бакалейщицы огромный трюфель, нарезанный ломтиками, вперемешку с картофелем. И Ив Левек, вспарывая второй каравай, подумал, что все-таки нашел свое чудо.

Когда же внесли мороженое с трюфелями и дантист объявил, что настолько сыт, что не в состоянии проглотить даже кусочек, Дениз Вигье, неожиданно для себя, положила ладонь на его локоть и сказала, что отказываться от такого объедения просто грех. Она поднесла ложку к губам дантиста, грибной экстаз проскользнул в его горло — и Ив Левек вдруг понял, что огромная грудь есть не что иное, как ценнейшее из всех достояний. И тем же вечером, чувствуя, как большие мягкие холмы вжимаются ему в спину, счастливый дантист молча вознес молитву святому Антонию, покровителю трюфелеводов.

После того как булочник дважды позвонил, вопрошая, где его черти носят, Гийом Ладусет неохотно отправился на выселки Амур-сюр-Белль. На поляне уже был сложен огромный костер с молодым дубом в центре — результат жарких споров, продолжавшихся не один день, ибо в комитете по организации праздников были и такие, кто с пеной у рта доказывал, будто раньше для подобных мероприятий всегда использовали сосну. Разумеется, никто не мог вспомнить, почему праздник в честь Иоанна Крестителя — человека, известного своим пристрастием окунать всех подряд в воду, — отмечают разожженным костром. Большинство считало, что это ритуал язычников, так называемый Иванов день, который христиане переняли, дабы привлечь к себе больше последователей.

Как сваха и боялся, люди уже вовсю прибывали, хотя на часах было еще только пять. Ибо, пусть жители Амур-сюр-Белль и не отличались заботой о ближних, отказать себе в удовольствии под названием «общественная кормежка» они не могли. А если еда на халяву к тому же сопровождалась культурной программой, служившей прекрасным поводом пуститься в пляс или запеть во всю глотку, пока не начнут разносить hors-d’oeuvres, [45]то всем же еще и лучше.

Стефана Жолли сваха нашел за импровизированным баром. Утирая струившийся по вискам пот, булочник подавал односельчанам кувшины с розовым вином, бесстрастно игнорируя жалобы, что, мол, чипсы в мисках на барной стойке давно заветрились. Гийом потоптался поодаль, надеясь, что все под контролем и можно тихонечко улизнуть, но не тут-то было. Боковым зрением булочник заметил сваху и призвал на подмогу. Гийом чуть помедлил, ожидая, что лучший друг угостит его бокалом «пино» — притупить боль, — но Стефан Жолли уже растворился в толпе.