Культурный герой - Юлия Зонис Страница 69

— Ты чего гуляешь-то, Максик? А кто музу будет ублажать?

— Ах, Кирюха! — Тот отчаянно махнул рукой. — Какая муза? Завод наш закрывают, понимаешь? Рас-ик-расформировывают. Буду я теперь безработный и бездомный, голодный и сирый…

— Поэту полагается быть голодным, Максик.

— Это смотря какому поэту. Какому-нибудь прощелыге, который лимерики в Газету пописывает, поголодать в самый раз. А я такой слой поднимаю, такую глыбину. Поэму пишу. Мне без еды никак, не осилю иначе, изойду мукой танталовой.

— Атлантовой?

— Ну и атлантовой тоже.

— Так о чем поэма-то?

— Называется «Падение Вавилона». О падении Вавилона.

— Ну и что там с Вавилоном?

— Он пал.

С этими словами Максик уткнулся мордой в тарелку из-под кильки и больше не шевелился.

— Исстрадался, бедняга. — Кир заботливо прикрыл тощие плечи поэта собственной адидасовской курткой.

— Да ну его, — отмахнулся Старлей. — Пиздит только. Все они пиздеть горазды. А вот как в Стене сидеть…

— Ничего, еще насидятся. Если мы этого, конечно, оперативно не предотвратим.

Выпили и за это.

Стена стояла над городом. Уже не на дальних подступах, не по заросшим коттеджами и складами окраинам, а по самым центральным улицам наступала она. Ее высокотехнологические шпили и уродливые башенки напомнили бы горожанам кафедральный собор, если бы кто-нибудь из них видел кафедральный собор. Сейчас же стену сравнивали с гигантской ладонью, когтистыми пальцами нависшей над зданием мэрии, облисполкома и военкомата. Ночами на центральной площади жгли книжки и водили хороводы. Полуголые парочки скрывались в подъездах, где становились совсем уж голыми и вовсю занимались любовью, потому как последние дни, Стена.

Когда Старлей и Кир вывалились из погребка, оставив тонко посвистывающего носом Максика, уже смеркалось. Однако веселье на городских улицах только начиналось. На всех углах стояли лотки, и грудой за ними были навалены консервные банки. Орали лотошники: «Килька! Килька в томате, бесплатно! Берите кильку!»

Кильку брали, потому что никакой другой еды в Городе давно не осталось.

Старлей пропустил старушку, шмыгнувшую через дорогу, — к груди бабки любовно были прижаты два десятка банок с килькой, — и недоуменно мотнул головой:

— Че это за история с килькой?

Кир остановился на минутку, закурил, прикрывая ладонью огонек зажигалки. Тут же к нему приблизились два аккуратных тушканчега, роста среднего, из особых примет — красная патрульная повязка на локте. Сталей инстинктивно напрягся, собираясь воспламенить взглядом, но Кир успокаивающе положил руку ему на плечо.

— Курение.

Вредит.

Вашему.

Здоровью.

Тушканчеги говорили хорошо отлаженным дуэтом. Голоса у них были механически-звонкие, но скорее приятные.

— Будьте.

Любезны.

Сдать.

Ваши.

Сигареты.

Представителям.

Общественного.

Патруля.

Тушканчеги синхронно вытянули правые клешни, и, к удивлению Старлея, Кир безропотно вложил пачку в клешню переднего тушканчега. Тот радостно взмахнул антенной, и патрульные укатились. Кир немедленно извлек из кармана непочатую пачку «Пэл Мэла».

— Что это было, а? — Старлей изумленно хлопал глазами.

— Новый общественный порядок. Оказалось, что сигареты каким-то образом вредят усваиванию кильки.

— Да че тут вообще происходит? Что за хуйня с этой килькой, и с каких пор кризорги тут распоряжаются?

— Ты, брат, слишком долго куковал в Стене.

Тут Кир ухватил Старлея за рукав и толкнул в подворотню и сам прижался к стене. Мимо них по мостовой промчалась цепочка людей. Все они были голыми, у некоторых рты перемазаны чем-то красным — Старлей было с ужасом решил, что кровью, но спустя секунду разглядел зажатые в руках бегущих банки. Не кровь, понял он. Томатный соус. Всего-то томатный соус.

Цепочка с гиканьем пронеслась и скрылась в сквере на подходе к Центральной площади. Старлей обернулся, взял Кира за грудки и тихо, но страшно спросил:

— Ну?

Кир аккуратно отцепил пальцы Старлея от своей футболки, разгладил смятое и только после этого ответил, таким же полушепотом:

— Палки гну. Ты чаааееек видел? А дееельфииинооов?

— Ну видел, и че?

— А почему из чаек и дельфинов получились чааайкиии и дееельфиииныыы?

— Дык, дураку известно. Тушканчеги как в море насрут, так сразу там все мутирует. У них же в дерьме наноботы.

— Ага. А если ты человека хочешь в чееелооовееекааа превратить?

— В смысле?

— В смысле, дерьмо тушканчеговое люди все-таки жрать не будут. Свое еще кое-как, а тушканчеговое им не по вкусу. Но что-то ведь им жрать надо, а в городе блокада третью неделю, Стена отрезала центр от области. Вот и жрут…

— Кильку?

— Кильку.

— Вот дерьмо.

— Не то слово.

В переулке позади них что-то шумно взорвалось, зазвенели разбитые стекла. Небо над сквером перечеркнула падающая звезда — то ли кто-то пальнул из ракетницы, то ли валился на город сбитый тушканчег. Старлей боязливо оглянулся.

— Пошли отсюда, а?

— Пошли.

На площадке Кир долго звенел ключами, покашливал и шаркал ногами — так долго, что Старлей возмутился:

— Да чего с тобой, а? Чего ты возишься?

Кир поморщился:

— Ирка. На нее апокалипсис повлиял довольно странно. То есть не странно, если подумать, обычно повлиял, но я не ожидал.

— Гуляет? — сочувственно вздохнул Старлей.

— Не то слово.

— Бить пробовал?

— Не люблю насилия.

— А зря. Иногда очень даже помогает.

Наконец Кир открыл дверь, и они вошли. Свет в квартире не горел. Закат за окнами давно потух, да и не было толком заката — половину срезала Стена. Кир щелкнул выключателем. Лампочка мигнула, вспыхнула на секунду ослепительно ярко и погасла.

— Ирка?

Никто не ответил. Кир цвикнул колесиком зажигалки и поднял огонек высоко над головой. Комната едва осветилась, обозначился стол у окна и стоящая на столе чернильница. Три обезьянки: не слышу, не вижу, молчу.

— Ирка?

Старлей ткнул Кира под локоть. Огонек вздрогнул, по стенам заплясали тени. На столе, под чернильницей, лежала записка. Кир аккуратно вытащил ее и прочел вслух: