Толстая тетрадь - Агота Кристоф Страница 68

Я на четвереньках добрался до трости и поднял ее:

— Когда я смогу обойтись без нее, все будет в порядке.

В следующий раз, когда мне полагалось туда идти, я не пошел. Меня всюду искали, но не находили. Я сидел в ветвях орехового дерева в конце сада. Только учительница знала про это убежище.

В последний раз сама директриса отвела меня в маленькую комнату, сразу после обеда. Она втолкнула меня туда, я упал на кровать. И остался лежать. Старая женщина стала меня спрашивать:

— Ты помнишь своих родителей?

Я отвечал ей:

— Нет, совершенно не помню. А вы?

Она опять продолжала задавать свои вопросы:

— О чем ты думаешь вечером, пока не заснешь?

— О сне. А вы что, не об этом думаете? Она спрашивала меня:

— Ты сказал родителям о том, что их ребенок умер. Зачем?

— Чтоб им было приятно.

— Почему?

— Потому что лучше знать, что твой ребенок умер, но не калека.

— Откуда ты это знаешь?

— Знаю, и все.

Старая женщина еще спросила у меня:

— Ты все это делаешь потому, что твои собственные родители никогда не приезжают?

Я сказал ей:

— Какое вам дело? Она продолжала:

— Они никогда тебе не пишут. Не присылают посылок. Поэтому ты мстишь другим детям.

Я встал с кровати и сказал:

— Да, и вам тоже.

Я ударил ее палкой и упал.

Она заорала.

Она все орала, а я все бил ее тростью, лежа на земле, куда я упал. Удары попадали ей только по ногам, по коленям.

На крики явились медсестры. Они схватили меня и отвели в другую маленькую комнату, похожую на первую, только там не было письменного стола, книжного шкафа, только кровать и все. Еще там были решетки на окнах, и дверь запиралась снаружи.

Я ненадолго уснул.

Когда я проснулся, стал стучать в дверь, пинать ее, кричать. Я требовал принести мои вещи, тетради, книги.

Никто мне не отвечал.

Посреди ночи учительница пришла ко мне в комнату, легла рядом со мной на узкую кровать. Я зарылся лицом в ее волосы, и вдруг меня охватила сильная дрожь. Все мое тело тряслось, изо рта вырывались всхлипы, у меня текло из глаз и из носа. Я рыдал и не мог остановиться.

У нас в Центре было все меньше еды, пришлось превратить парк в огород. Все, кто мог, работали там под руководством старого садовника. Мы сажали картошку, фасоль, морковь. Я жалел о том, что больше не сижу в инвалидном кресле.

Все чаще нам приходилось из-за воздушных налетов прятаться в подвале, они случались почти каждую ночь. Медсестры несли на руках тех, кто не мог ходить. За кучами картошки и мешками с углем я отыскивал учительницу, прижимался к ней и говорил ей, что не надо бояться.

Когда в Центр попала бомба, мы были в классе, и сигнала воздушной тревоги не было. Вокруг нас стали падать бомбы, ученики прятались под столами, а я продолжал стоять, я как раз рассказывал стихотворение. Учительница бросилась на меня, прижала меня к земле, я ничего не видел, мне было тесно. Я попробовал оттолкнуть ее, но она становилась все тяжелее. Что-то густое, теплое, соленое текло мне в глаза, в рот, на шею, и я потерял сознание.

Я очнулся в спортивном зале. Какая-то монахиня протирала мне лицо мокрой тканью и говорила кому-то:

— Этот, кажется, не ранен.

Меня стало тошнить.

По всему спортивному залу на циновках лежали люди. Дети и взрослые. Некоторые из них кричали, другие не двигались и было непонятно, умерли они или живы. Среди них я стал искать учительницу, но не нашел. Светловолосого мальчика-паралитика тоже не было.

Назавтра меня допрашивали, спрашивали фамилию, кто родители, какой у меня адрес, но я закрыл уши, не отвечал на вопросы, ничего не говорил. Тогда они решили, что я глухонемой и оставили меня в покое.

Мне выдали новую палку, и однажды утром монахиня взяла меня за руку. Мы пошли на вокзал, сели в поезд, приехали в другой город. Мы прошли этот город пешком до самого последнего дома, возле леса. Монахиня оставила меня там у старой крестьянки, которую потом я научился называть «Бабушка».

Она называла меня «сукин сын».

* * *

Я сижу на вокзальной скамье. Я жду поезда. Я пришел почти за час.

Отсюда мне виден весь город. Город, где я прожил почти сорок лет.

Раньше, когда я сюда приехал, это был очаровательный городок с озером, лесом, старыми низенькими домами, в нем было много парков.

Теперь от озера город отрезает шоссе, лес загублен, парки исчезли, город обезображен новыми высотными домами. Старые узкие улицы загромождены машинами, которые стоят даже на тротуарах. Старые бистро заменены ресторанами без всякого стиля или столовыми самообслуживания, где едят наскоро, часто даже стоя.

Я смотрю на этот город в последний раз. Я не вернусь в него, я не хочу умереть здесь.

Я ни с кем не простился. У меня здесь не осталось друзей ни среди мужчин, ни тем более среди женщин. Мои многочисленные любовницы, должно быть, вышли замуж, народили детей, и теперь уже не слишком молоды. Давно уже я перестал их узнавать на улицах.

Мой лучший друг Петер, который в молодости был моим опекуном, умер два года назад от инфаркта. Его жена Клара, посвятившая меня в тайны любви, покончила с собой гораздо раньше, она не могла смириться с наступлением старости.

Я ухожу, не оставляя за собой никого и ничего. Я все продал. Ничего особенно и не было. Мебель моя ничего не стоила, книги и того меньше. Я получил немного денег за свое старое пианино и несколько картин, вот и все.

Подходит поезд, я сажусь. У меня всего один чемодан. Я уезжаю отсюда почти с таким же количеством вещей, что и прибыл. В этой богатой и свободной стране я не разбогател.

Я получил туристическую визу на родину сроком только на месяц, но ее можно продлить. Надеюсь, моих денег хватит на то, чтобы прожить там несколько месяцев, может быть, год. Я также беру с собой запас лекарств.

Через два часа я прибываю на большой международный вокзал. Придется снова немного подождать, потом я сяду на ночной поезд, где у меня заказано спальное место. Нижнее, потому что я знаю, что не буду спать и часто буду выходить курить.

Пока я один.

Вагон медленно заполняется. Старая женщина, две девушки, мужчина примерно моего возраста. Я выхожу в коридор, курю, смотрю в темноту. Около двух я ложусь и, кажется, ненадолго засыпаю.

Рано утром прибытие на другой крупный вокзал. Ждать нужно три часа, я провожу их в буфете, за несколькими чашками кофе.