Брик-лейн - Моника Али Страница 68

Назнин наблюдала за Каримом. Он тер шею, словно хотел снять с нее голову. Фотографии почти довели ее до слез, но ей все равно было интересно, как он себя поведет.

Вопрошатель отошел в глубь сцены. Он остановился в центре, и сцена теперь принадлежала ему. Он поднял руки и подождал, чтобы все успокоились.

— Послушайте, я всего лишь казначей. Говорить мне не положено. Некоторые предлагают: «Вышвырнуть его. Его позиция слишком радикальна».

В зале послышался ропот протеста.

Слово взял Карим:

— Никто никого не собирается вышвыривать. Мы здесь все и собрались для принятия радикальных мер. Я предлагаю сначала разобраться с тем, что творится у нас в районе.

Кто-то заулюлюкал. Назнин краем глаза заметила чьи-то кулаки, но тут же раздались одобрительные возгласы.

— Будем бороться с пивом и с бинго? — спросил Вопрошатель. — Что нас убьет, бинго или пиво? Или полуобнаженные женщины?

Кое-где засмеялись. Вопрошатель решил закрепить успех. Он бросил Назнин последнюю фотографию. Его маленькие глазки под тяжелыми веками превратились в треугольники.

— Вот последствия санкций. Вот цена, которую своими жизнями платят дети, больные и старики.

Концом сари Назнин утерла слезы, которые все-таки навернулись.

Но людям уже не сиделось на месте. Фотографию просмотрели очень быстро и вернули на сцену.

— Как вы думаете, почему они называют себя «Львиными сердцами»? — Карим отошел по сцене влево. Прислонился к стене. — Вы знаете, что это означает? [60]

Вопрошатель не почувствовал смены настроения в зале.

— Я вам сейчас кое-что прочту.

Он пошарил по карманам своего жилета, который не снимал, несмотря на жару. По-видимому, жилет у него, как передвижной кабинет. Подкладка из того же материала, что и ластовица на кальсонах Шану. На внутренней стороне целые гроздья карманов.

Он начал читать:

— «В последние несколько лет перед началом третьего тысячелетия только одно преступление против человечества несравнимо с остальными по размаху, жестокости и тому, что еще впереди. Это американские санкции против двадцатимиллионного населения Ирака».

— Но мы-то что можем сделать? — раздался голос позади Назнин. — Как мы будем сражаться с американцами?

Кариму у стены было явно очень уютно. Он прощупал пальцами свою щеку. Назнин вспомнила родинку и вздрогнула.

— Сначала давайте разберемся с теми, кто у нас на пороге стоит, — крикнул кто-то с задних рядов.

— Мы знаем, что означает «Львиные сердца». Девушки в бурках встали вместе и вместе же объявили:

— Нас обзывают. Мы хотим, чтобы они это прекратили.

— Дайте мне закончить, дайте мне закончить — повторял Вопрошатель. — «ООН тоже участвует в этом геноциде, его участие поддерживается угрозой военного насилия, и если все человечество не в силах этому противостоять, то жестокость, террор и человеческое горе в новом тысячелетии превзойдут все, что мы уже успели испытать». Это заявил бывший Генеральный прокурор США [61]. Новое тысячелетие уже наступило.

— Если ты защищаешь жестокость, то я пересмотрю обещания, данные мной Аллаху.

Назнин обернулась и увидела черного человека, он поднялся с места. Он снял тюбетейку и прижал ее к широченной груди.

— Вероотступник! — выкрикнул кто-то.

— Кого это вы называете вероотступником?

Голова у него вылеплена очень искусно, черная, как чугунная сковородка. В своем белом наряде он похож на короля.

— Я не вероотступник, — буркнул он.

— Братья, — сказал Вопрошатель, — давайте будем держать себя в руках.

— И сестры, — разом поднялись девушки в бурках.

Вопрошатель уставился на них:

— Коран повелевает нам существовать отдельно друг от друга. Сестры. И вообще, что вы здесь делаете?

В знак протеста они продолжали стоять.

— А еще здесь есть квакеры поблизости, — сказал черный человек и сел на место.

Назнин перестала слушать, что говорят на сцене. Она посмотрела на запястья, на зелено-голубые вены, приподнимающие кожу, на веснушки, рассыпанные между сухожилиями. До нее то и дело долетали слова, как мотыльки в сумерках, мелькнет — и вот уже нет его, вроде и не обращаешь внимания, но замечаешь. Она сложила руки. Вот бы сейчас оказаться в квартире — Карим читает журнал, она шьет. Он ходит по квартире, наполняет ее собой. Он ходит по квартире так, будто учится ее собой наполнять. С каждым разом его присутствие чувствуется сильнее.

Вдруг Назнин подумала, что о своих мыслях там он может рассказать здесь, в зале. И снова вслушалась.

Обсуждали Олдем, надо ли отправлять на север своих представителей. Секретарь присел на сцене и пристроил планшетик на колене. Он записывал реплики и жевал колпачок. Карим и Вопрошатель стояли по разные стороны от Секретаря, и каждый пытался взять на себя роль главного.

Поднялся музыкант. На нем черная обтягивающая футболка с серебряной надписью на груди и черные кожаные перчатки с обрезанными пальцами.

— Давайте купим звуковую систему, тогда народ к нам повалит. Ходил я на тусовки к диджею Куши и Эм Си Манаку. Ну и толпищи там собираются! И в основном — белые. Блин, клево так было.

Вопрошатель махнул рукой:

— Это демонстрация, а не дискотека.

— Да, но и на демонстрации тоже народу надо побольше.

Карим кивнул:

— Точно. Господи. Народу побольше.

И он продолжительно закивал головой, словно по-другому невозможно изобразить всю полноту его согласия.

— Братья, — взял слово Вопрошатель, — хотим ли мы…

— И сестры, — добавили девушки в бурках.

— Братья, — повторил Вопрошатель. — Хотим ли мы превращать наши действия в карнавал? Хотим ли мы, чтобы белые ребята пришли на дискотеку?

Слово взял черный человек:

— Когда я был в твоем возрасте, черные ребята ходили в клубы для черных, а белые ребята ходили в клубы для белых. Интересно посмотреть теперь на тех и других вместе. — И он повернулся к музыканту: — Будете бангру играть?

— Не, не. Бангру? — изумился музыкант. — Мы с бангрой иначе, сечешь? Немного рага добавили. Мы, эта, играем бангл [62]. И джангл. Сечешь?