Священная книга оборотня - Виктор Пелевин Страница 68

На этот раз он не отстранился.

– Правда? – спросил он. – А почему?

– Потому что у тебя наконец хорошее настроение. Тебе лучше. А я тебя люблю.

Он чуть помрачнел.

– Я тебя тоже люблю. Но я все время думаю, что ты от меня уйдешь. Наверно, тебе после этого будет лучше. Но я не испытаю за тебя никакой радости.

– Во-первых, я никуда не собираюсь от тебя уходить, – сказала я. – А во-вторых, то чувство, о котором ты говоришь, – это не любовь, а проявление эгоизма. Для самца-шовиниста в тебе я просто игрушка, собственность и статусный символ-трофей. И ты боишься меня потерять, как собственник боится расстаться с дорогой вещью. Так ты никогда не сможешь испытать за другого радость.

– А как испытать радость за другого?

– Для этого надо ничего не хотеть для себя.

– Ты что, ничего не хочешь для себя? – спросил он недоверчиво.

Я отрицательно покачала головой.

– А почему?

– Я уже как-то тебе говорила. Когда долго смотришь вглубь себя, понимаешь, что там ничего нет. Как можно чего-то хотеть для этого ничего?

– Но ведь если в тебе ничего нет, то в других и подавно.

– Если разобраться, нигде нет ничего настоящего, – сказала я. – Есть только тот выбор, которым ты заполняешь пустоту. И когда ты радуешься за другого, ты заполняешь пустоту любовью.

– Чьей любовью? Если нигде никого нет, чья это тогда любовь?

– А пустоте это безразлично. И ты тоже не парься по этому поводу. Но если тебе нужен смысл жизни, то лучшего тебе не найти.

– А любовь – это что, не пустота?

– Пустота.

– Тогда какая разница?

– А разница – тоже пустота.

Он немного подумал.

– А можно заполнить пустоту… справедливостью?

– Если ты начнешь заполнять пустоту справедливостью, ты быстро станешь военным преступником.

– Чего-то ты здесь путаешь, рыжая. Почему это военным преступником?

– Ну а кто будет решать, что справедливо, а что нет?

– Люди.

– А кто будет решать, что решат люди?

– Придумаем, – сказал он и поглядел на летевшую мимо него муху. Муха упала на пол.

– Ты чего, озверел? – спросила я. – Хочешь быть, как они?

И я кивнула головой в сторону города.

– А я и есть как они, – сказал он.

– Кто они?

– Народ.

– Народ? – переспросила я недоверчиво.

Кажется, его самого смутил пафос этой фразы, и он решил сменить тему.

– Я вот думаю, не сходить ли на работу. Узнать, как там и что.

Я опешила.

– Ты серьезно? Тебе что, мало трех пуль? Еще хочешь?

– Бывают служебные недоразумения.

– Какие недоразумения, – простонала я, – это же система! Ты думал, системе нужны солисты? Ей нужен хрюкающий хор.

– Если надо, хрюкну хором. Ты сама подумай, что мы делать будем, когда деньги кончатся?

– Ой, ну уж это не проблема. Не переживай. Тут до людей меньше километра. Как пойду в магазин, заскочу на панель.

Он нахмурил брови.

– Не смей так даже говорить!

– А ты не смей говорить мне «не смей», понял?

– Моя девушка пойдет на панель… В голове не укладывается.

– «Моя девушка, моя девушка…» Когда это ты меня приватизировал?

– Будешь деньги зарабатывать проституцией? А я на них питаться? Прямо какой-то Достоевский.

– Да е… я твоего Достоевского, – не выдержала я.

Он поглядел на меня с интересом.

– Ну и как?

– Ничего особенного.

Мы оба засмеялись. Не знаю, чему смеялся он, а у меня причина была. Из уважения к русской литературе я не стану приводить ее на этих страницах, скажу только, что красный паучок из «Бесов» полз в свое время по подолу моего сарафана… Ах, скольким титанам духа я сделала свой маленький смешной подарок! Единственное, чего мне по-настоящему жаль – что не довелось поднести к губам Владимира Владимировича Набокова так мастерски расписанного им кубка. Но в совке были проблемы с выездом. Пусть же это повиснет еще одним злодеянием на совести мрачного коммунистического режима.

К счастью, зарождающаяся ссора кончилась смехом. Я чуть не совершила ошибку – никогда не следует прямо перечить мужчине, особенно если его обуревают сомнения в собственной значимости. Надо было сперва понять, что у него на уме.

– Хочешь вернуться на нефтекачку? – спросила я.

– Нет. Не туда. Теперь там Михалыч воет.

Я догадалась, что за время своего отсутствия он установил контакт с внешним миром – возможно, виделся с кем-то или говорил по телефону. Но я не стала проявлять лишнего любопытства на этот счет.

– Михалыч? Но ведь когда он выл, череп не плакал.

– А они новую технологию придумали. К пяти кубам кетамина добавляют три куба перевитина, а после укола пускают ток.

– Через череп?

– Через Михалыча.

– Вот извращенцы.

– Не говори, – сказал он. – Так они его за год угробят.

– Михалыча?

– Да этому Михалычу все один хрен. Череп угробят. Он и так уже от слез весь в трещинах… Временщики. Нефть идет, деньги капают – и ладно. А что завтра будет, никто даже думать не хочет.

– Слушай, а что это за череп? – решилась я задать давно мучивший меня вопрос.

– А вот этого я сказать не могу, – сразу поскучнел он. – Государственная тайна. И вообще, не надо о моей работе.

Меня не удивляло, что он до сих пор считал контору своей работой. Есть места, откуда нельзя уволиться по собственному желанию. Но я не ожидала, что он захочет вернуться к людям, пославшим в него три серебряных пули. Впрочем, я ведь даже не знала, кто и почему это сделал – он ничего не рассказал.

– Куда же ты пойдешь, если не на нефть? – спросила я.

– Сверхоборотню работа найдется.

– Чего? – наморщилась я. – Какому сверхоборотню?

– Мне, – ответил он удивленно.

– Когда это ты стал сверхоборотнем?

– Как когда? А то ты не видела.

– Ты думаешь, что ты сверхоборотень?

– Что значит – думаю? Я знаю.