Капут - Курцио Малапарте Страница 67

– И мусульманское тоже, к сожалению, – ответил Ага Аксел. – И это происходит вовсе не из-за влияния близкой коммунистической России, а из-за того, что идея богоубийства витает в воздухе, она – элемент современной цивилизации.

– Современное государство, – сказал Константиниди, – тешит себя иллюзией, что может сохранить жизнь Богу простыми полицейскими мерами.

– И не только Богу, государство тешит себя иллюзией защитить такими мерами и собственное существование тоже, – сказал де Фокса. – Возьмем для примера Испанию. Единственный способ ниспровергнуть Франко – это убить Бога, и покушения на Господа на улицах Мадрида и Барселоны уже не редкость. Не проходит дня без того, чтобы кого-нибудь не подстрелили в револьверной перестрелке.

И де Фокса рассказал, что в книжной лавке Стокманна он нашел недавно изданную испанскую книгу и, открыв ее, обнаружил на первой же странице слова: «Бог, этот безумный гений…»

– В совершенном в Турку преступлении вина не столько русского коммуниста, убившего пастора, сколько Карла Маркса, пытавшегося убить Бога. Это типично марксистское преступление, – сказал Бенгт фон Тёрне.

– Нужно иметь мужество признать, что современному миру скорее ближе «Капитал», чем Евангелие, – сказал Константиниди.

– Это касается и Корана тоже, – сказал Ага Аксел. – Легкость, с которой молодые мусульмане принимают коммунизм, поразительна. Исламская молодежь из восточных советских республик без сопротивления оставляет Магомета ради Маркса. А чем станет ислам без Корана?

– Католическая церковь, – сказал де Фокса, – показала, что умеет прекрасно обходиться без Евангелия.

– Однажды придет и коммунизм без Маркса, по крайней мере, это – идеал многих англичан, – сказал Кантемир.

– Идеал многих англичан, – сказал Ага Аксел, – это «Капитал» Маркса, изданный в виде «Синей книги» [216].

– Англичанам не нужно бояться коммунизма, – сказал Ага Аксел, – для них вопрос коммунизма – выиграть классовую битву на том поле, где они выиграли Ватерлоо, то есть на спортивных полях Итона.

Графиня Маннергейм рассказала, что несколькими днями раньше посол Германии фон Блюхер, беседуя со своими коллегами, показался очень озабоченным коммунистической опасностью в Англии. «Don’t worry, Britons never will be Slavs» [217], – успокоил его секретарь датского посольства граф Адам Мольтке-Хинтфельд.

– Англичане, – сказал де Фокса, – известны своим умением ставить ребром вопросы совсем незначительные, как, впрочем, и умением обнажать самые важные и сложные проблемы. Так мы скоро увидим коммунизм, – добавил он, – шагающим голым по улицам Ковентри, как леди Годива. Было уже, наверное, часа два ночи. Холодало, и от металлического света, влетавшего в открытое окно, лица собравшихся делались синими до такой степени, что я попросил де Фокса закрыть окна и зажечь свет. У всех был трупный вид; ничто так не заставляет думать о покойнике, как вид человека в вечернем костюме посреди бела дня или вид молодой нарумяненной женщины с обнаженными плечами и в сверкающих на солнце драгоценностях. Мы сидели за богатым столом, как мертвые на похоронной тризне в Аиде: металлический свет ночного дня придавал нашим телам синюшный, мертвенный цвет. Слуги закрыли окна, зажгли свет, и что-то теплое, близкое и тайное вошло в комнату. Вино заиграло в бокалах, наши лица вновь обрели цвет живой плоти, глаза засверкали весельем, голоса зазвучали тепло и проникновенно, как голоса живых людей.

Вдруг раздался вой сирен тревоги, и сразу же зенитная артиллерия повела заградительный огонь. С моря донесся сладкий пчелиный гул советских самолетов.

– Cela peut paraître drôle mais moi j’ai peur [218], – сказал Константиниди спокойным голосом.

– Moi aussi j’ai peur et ce n’est pas drôle [219], – сказал де Фокса.

Никто из нас не двинулся с места. Доносились глухие, мрачные звуки взрывов, стены дрожали, бокал Колетт Константиниди с легким звоном дал трещину. По знаку де Фокса слуга вновь открыл окно. Советские самолеты числом около ста летели низко над крышами домов, похожие на огромных насекомых с прозрачными крыльями.

– Что самое странное в этих светлых северных ночах, – сказал Мирча Бериндей с усталым румынским акцентом, – так это возможность подстеречь при свете ночные движения, мысли, чувства, предметы, обычно спрятанные в тайниках тьмы, которые ночь ревниво бережет в своем темном лоне. – И повернувшись к мадам Слёрн, добавил: – Смотрите, вот лицо ночи.

Бледная, со слегка дрожащими губами, хлопая белыми веками, мадам Слёрн улыбалась, наклонив голову. Деметра Слёрн – гречанка, у нее тонкое лицо, черные глаза, высокий, чистых линий лоб и античная мягкость в улыбке и движениях. У нее кокетливые глаза, глаза Афины, и белые веки, тонкие и неспокойные.

– J’aime avoir peur [220], – сказала мадам Слёрн.

Глубокая тишина перемежалась с грохотом артиллерии, с разрывами бомб и рокотом моторов. В неожиданных проблесках тишины слышалось пение птиц.

– Станция в огне, – сказал Ага Аксел, сидящий прямо против окна.

Склады «Эланто» тоже горели. Было холодно. Женщины кутались в меха, ледяное ночное солнце сверкало сквозь деревья парка. Вдалеке, в районе Суоменлинна лаял пес.

Тогда я принялся рассказывать историю о собаке посла Италии Мамели, случившуюся во время бомбардировок Белграда. Собаку звали Спин.