За фасадом империи. Краткий курс отечественной мифологии - Александр Никонов Страница 67

«Четко осознанный факт, что судьба не только обычного советского гражданина, но и номенклатурного работника целиком в руках свирепых бериевских органов, вызывал молчаливое, но глубокое недовольство номенклатуры. После смерти Сталина оно отлилось в формулу, что «Сталин и Берия поставили органы безопасности над партией и государством».

Нежелание Сталина обеспечить неотчуждаемость власти номенклатуры являлось фактически единственным кардинальным пунктом ее расхождения со старым диктатором. Это проявилось уже на XX съезде КПСС. Внимательно прочитайте наконец-то опубликованный текст доклада Хрущева на закрытом заседании съезда, и вы убедитесь, что речь там шла только о репрессиях Сталина в отношении номенклатуры. Судьба миллионов рядовых советских людей, истребленных и заключенных при Сталине, явно не интересовала делегатов съезда.

Со свойственной ей определенностью политического мышления номенклатура породила формулу того, что она инкриминирует Сталину. Это не массовые репрессии, не жестокие репрессии, а… репрессии только против членов класса номенклатуры. Остальные были, видимо, обоснованными, и, во всяком случае, репрессированных не жалко: это были обычные советские граждане, судьба которых, естественно, и была полностью в руках органов…»

После смерти тирана произошел тихий и незаметный бюрократический переворот, своего рода «тухлая революция»: спеша обезопасить себя от карающего меча, высшее партийное руководство страны произвело несколько «флегматизирующих» мероприятий, поднявших упавшую после смерти Сталина диктаторскую власть и передавших ее из мертвых рук личности в руки класса. Как это было сделано?

Претендент номер один на диктаторский трон — Лаврентий Берия — был расстрелян, в высших эшелонах карательных органов произведены перетряски, а главное, проведено чисто бюрократическое переподчинение: партаппарат полностью подчинил себе репрессивные органы, запретив КГБ работать против высшей номенклатуры. Отныне и до самого конца красной империи старшие лица «органов» шли на доклад к средним лицам партаппарата — инструкторам, референтам и инспекторам.

Страшным КГБ теперь руководил даже не отдел, а сектор — сектор органов КГБ при отделе административных органов ЦК КПСС. Любопытно, что фамилия этого тихого и скромного завсектором, имевшего над собой тьму партийных начальников, была секретной и не печаталась даже во внутреннем списке телефонов ЦК. Было написано просто: «Зав. сектором». И телефон.

И вот этот клерк наблюдал за работой всесильного КГБ. Впоследствии уровень контроля над КГБ было решено все-таки повысить, и теперь над «органами» надзирал уже целый секретарь ЦК — Иван Капитонов, поднявшийся до высот ЦК от простого секретаря по кадрам Краснопресненского райкома партии Москвы.

Для надежности и еще более полного контроля над органами со стороны номенклатуры с определенного момента должность председателя КГБ и министра обороны входила в элиту элит номенклатуры — Политбюро ЦК КПСС. А кроме того, весь высший аппарат КГБ также входил в номенклатуру, являясь частью господствующего класса. К номенклатуре принадлежало также высшее руководство МВД. При этом министерство внутренних дел, как и тайная полиция, находились в ведении клерков из отделов административных органов партии.

А вдруг военные захотят устроить переворот? Министр обороны — номенклатура. Маршалы — номенклатура. Генералы — номенклатура. Но этого мало, ведь трудно сотням и даже тысячам представителей правящего класса держать под контролем миллионы простых людей в форме и с оружием. Поэтому у КГБ и у МВД есть свои дивизии с танками и бронетранспортерами, которые в случае бунта смогут подавить армейское восстание. И именно внутренние войска несут охрану армейских складов с оружием. Самой армии охранять свое оружие партия не доверяет!

Но главное оружие подавления номенклатурой народа — ее скрытность. Существование нового правящего класса никак не афишировалось. Сама идея о том, что в рабоче-крестьянском государстве может существовать какой-то антагонистический управляющий класс, считалась ересью. Тем паче, что номенклатура рекрутировалась снизу и официально правом наследования власти не обладала. Хотя и имела ее по факту. Точно так же дело обстояло и с неотъемлемостью власти — нигде такое положение не прописывалось. Оно просто существовало. Класс свои интересы защищал, не давая своим представителям падать слишком низко. Никто из красной аристократии не мог провалиться ниже номенклатурной должности, а если и падал, то только на время. Класс своих не сдавал.

Партия, а вернее, номенклатура, вырастающая из компоста партии, рулила в стране всем — армией, тайной полицией, промышленностью, сельским хозяйством, законом и его исполнением. Именно с той поры, повторюсь, нам достался макет вместо судебной системы, которым современная власть привычно пользуется как дубиной, закрывая глаза на мелкий бизнес этого «макета» по вынесению платных приговоров.

Все или почти все, что я написал, людям моего возраста и старше хорошо известно (может, лишь чуть подзабылось). И я все это так подробно излагаю только потому, что людям моложе тридцати это практически неизвестно. Вдохновленные красным проектом, некоторые из них взахлеб читают Конституцию СССР и видят, что Союз по документам был нормальным государством — с выборным парламентом, местной выборной властью Советов. Из своего исторического далека детям не видны тайные пружины, осуществлявшие реальное руководство страной. Они смотрят на зомби и принимают его за человека, не подозревая, что мозг этого движущегося макета человека управляется паразитом, высасывающим из тела последние соки, — красной плесенью партийной номенклатуры.

Психологические изменения, происходившие в номенклатурном слое, обычны и характерны для любого класса элиты — чувство собственной значимости и выделенности из «общей массы» и вытекающее из него презрение или пренебрежение к «простонародью». И чем выше люди забирались в красную аристократию, тем больше проявлялось в них презрение к массе. Это замечали многие. С самого начала красного проекта. Например, И. Штейнберг, служивший наркомом юстиции в первом ленинском правительстве, признавался: «На одной стороне — опьянение властью: наглость и безнаказанность, издевательство над человеком и мелкая злоба, узкая мстительность и сектантская подозрительность, все более глубокое презрение к низшим, одним словом, господство. На другой стороне — задавленность, робость, боязнь наказания, бессильная злоба, тихая ненависть, угодничество, неустанное обманывание старших. Получаются два новых класса, разделенных между собой глубочайшей социальной и психологической пропастью».

Важное замечание… Понятно, что за столь короткий срок (Штейнберг — нарком первого большевистского правительства) менталитет нации не мог измениться столь кардинально. Просто пришедшая советская власть использовала глубинные основы русского характера, сформированные столетиями.

Презрение к трудящимся было характерно еще для продотрядовских красноармейцев, впервые получивших абсолютную власть над крестьянством. Но если раньше, во времена пост-революционные, новый руководящий класс должен был хотя бы маскироваться и выпячивать свое пролетарское происхождение, как того требовали мифологемы и идеологемы Единственно Верного Учения, то потом фактор социального происхождения редуцировался. Первые номенклатурщики были подчеркнуто народны, по-пролетарски грубоваты, одеты в сапоги и френчи. Следующие уже выпячивали аристократизм, икру и коньяк едва ли не напоказ.