Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских - Роланд Харингтон Страница 67

Однажды пятьсот лет тому назад Василий шел по одной из улиц столицы-голубицы. Дело было в декабре, но он чувствовал себя тепло и уютно, ибо на нем была лисья шуба, подаренная ему богатым патроном (в Московском царстве права животных охранялись плохо). Ходить одетым Василий не привык, так как предпочитал дефилировать нагишом, причем не только в теплое время года, но даже зимой. А стужи в средневековой России бывали почище никсонвильских!

(Смех в зале.)

Дело было на святках, и по пути Василий повстречал ряженых. Те вздумали приколоться к богато одетому прохожему. Один из них лег на заснеженную мостовую и притворился трупом, а его товарищи обступили святого и стали просить у него денег на похороны. Василий спросил, мертвец настоящий или поддельный. Когда ряженые соврали, что настоящий, он размашистым фольклорным жестом скинул с себя шубу, укутал ею лежащего и сказал:

— Буди отныне мертв навеки.

Тепло одетый ряженый и вправду скончался.

— Заруби этот урок себе на носу, — сказал Василий мертвецу, а затем спокойно и обнаженно пошел туда, куда надо.

* * *

По классу пробежал шумок: студентам показалось, что святой был злой.

— Василий не имел чувства юмора, — объяснил я.

Студенты ойкнули. Один только Матт не ойкнул, а обрадовался, ибо тоже не обладал этим чувством.

Но самое главное, из лекции парень усвоил, что Василий был юродивым, с которого взятки гладки — святки или не святки. Как я объяснил ахающей аудитории, «юродивый трудолюбив, ленив, разумен, безумен, он благолепно кощунствует на стыке церковной и народной культур, умиляет и возмущает зрителей, ставит их своими парадоксами в тупик и, таким образом, направляет на ложный путь истины».

Моя мысль поразила воображение юноши, и он старательно занес ее в блокнот.

После лекции Матт подошел ко мне. Вокруг моей высокой мускулистой фигуры сияла стайка симпатичных студенток. Парень дождался, пока я раздам всем автографы, и взволнованно спросил: может ли американец из Иллинойса, не знающий русского языка и не верящий в Бога, стать юродивым?

Серьезный вопрос, заданный этим краснощеким здоровяком, мне понравился. Я погладил подбородок характерным жестом и сказал:

— И может, и не может.

— Я не понимаю, профессор.

— Я тоже. Впрочем, отрадно видеть молодого человека с кругозором, простирающимся за пределы штата, а то и Штатов.

Парень польщенно побледнел: в университете я был известен как взыскательный преподаватель, не кидавший комплиментов на ветер.

— Жаль, что юродство не существует в наших краях, — сказал юноша, когда его лицо вновь приобрело обычный кирпичный оттенок.

Я кивнул. Мне понравилось, что студент так близко принял к сердцу тему лекции.

— А ведь этот феномен, — Матт произнес научное слово с особым смаком, ибо выучил его лишь недавно, — мог бы помочь Иллинойсу стать духовным центром Среднего Запада, а то и подымай выше — всей страны!

— Даже если юродство еще не внедрилось в Иллинойс, Иллинойс можно внедрить в юродство, — отозвался я.

У Матта упала челюсть.

— Ух ты!

— История учит, что Божьим человеком мог стать не только подданный Московского царства, но даже чужеземец.

— Профессор, скажите мне, что вы не шутите!

— О нет — то есть да. Вот пример. Один из предшественников св. Василия, св. Прокопий Устюжский, в молодости был вовсе не Прокопием, а немецким купцом. Как-то в конце тринадцатого века он приехал в Новгород, чтобы делать феодальный бизнес, но тут, вернее там, его озарило. Прокопий стал иноком, юркнул в юродивые и утек в Устюг. В этом городе он обличал местных жителей в многочисленных пороках на неплохом русском языке.

— Ух ты!

— Конечно, подавляющее большинство юродивых были коренными московитами, но дискриминации по национальному принципу ни в старой царской, ни в новой демократической России в этой сфере никогда не наблюдалось.

Ошеломленный юноша раскрыл рот и попытался что-то сказать, однако у него ничего не получилось. Но если язык студента был парализован, честные черты его пришли в движение и выразили непонятную ему самому радость.

— Кстати, как вас зовут? — спросил я, с интересом наблюдая за мимикой собеседника.

— Матт Уайтбаг.

Я приветливо посмотрел на парня.

— У вас хорошее, честное имя. Носите его с гордостью, ибо оно созвучно русскому слову «мать».

Под воздействием нашего разговора с юношей начали происходить необратимые изменения умственного и духовного порядка. Он теперь постоянно чувствовал некое внутреннее беспокойство, некую тягу к чему-то далекому и истерзанному. Студент продолжал посещать занятия на сельскохозяйственном отделении, но без прежнего увлечения. Он стал реже ходить к телкам. Хотя забойная музыка группы «S.C.A.T.» продолжала громыхать у него в наушниках, парень уже не балдел от ее бита. Песни «Му Girlfriend Is a Doggie Stylist» [223]и «Hey Но’ and a Bottle of Cum», [224]которые когда-то заставляли Матта дрыгать членами и уходить в сказку, теперь оставляли его со странным чувством неудовлетворенности. В голове у него вертелись мои слова: «Mad, but not bad». [225]Юноша нередко ловил себя на том, что в мыслях он далеко-далеко, в чудесной и экзотической земле к востоку-западу от Канады, нагой, босой, косматый, волочащий цепи и болтающий какую-то тарабарщину, причем на чистом русском языке. Другими словами, его все больше тянуло к альтернативному стилю жизни уличного или площадного юродивого.

А на заветном плакате Анна Курникова по-прежнему огладывалась на него, зазывно и иностранно…

В первый день последнего семестра двадцатого века Матт выскочил из здания братства и направился к высотному розовому початку, блестевшему на горизонте. Там на третьем этаже, в комнате № 3135 жил и работал — точнее, работал, но не жил, — я, профессор Роланд Харингтон.

Матт шел записываться на славянское отделение. За лето он твердо решил стать юродивым, с тем чтобы, во-первых, всемерно развить свой человеческий потенциал, а во-вторых, впечатлить прекрасную Анну. Юноша понимал, что его мечта осуществится, только если он выучит язык и поселится в России, причем не в гостинице, а где-нибудь в подвале или подворотне. Днем он будет ошиваться на паперти, собирая милостыню в уцененных рублях и копейках. Ему придется общаться с простыми людьми, причем некоторые будут над ним смеяться и измываться, а другие жалеть его и уважать. Однажды среди толпы прохожан он увидит красивую длинноногую девушку в теннисной юбочке. При виде ее светлого лица и косы он возопит и воссияет. Услышав истовые крики, девушка подойдет к нему, умильно улыбнется и осыплет его долларовыми бумажками с портретом Франклина, а то и Гранта.