Призраки Гойи - Жан-Клод Карьер Страница 67

Художник также написал портрет грозного предводителя мятежников — Эль Эмпесинадо, принимавшего участие в битве за Мадрид на стороне Веллингтона; этот человек с кустистыми бровями был похож на пирата. Гойя продолжал, особенно по ночам, нарезать металлические пластины для офортов, чтобы запечатлеть на них жуткие картины человеческой жестокости, но никому их не показывал.

После отъезда Лоренсо Инес продолжала искать его по всему городу с младенцем на руках. Освобожденные Веллингтоном проститутки вернулись в Мадрид, но большинство таверн, несмотря на присутствие иностранных солдат, оставались закрытыми по решению английского генерала, по соображениям общественного порядка. «Трабуко» не был в этом отношении исключением. Мать ребенка Росарио тщетно искала его после облавы и в последующие дни. Он считался пропавшим без вести.

Гойя оборудовал маленькую комнату для Инес под своей мастерской, и Долорес заботилась о женщине за небольшую плату. Вместе с тем, дабы ненароком не пробуждать у бывшей узницы воспоминаний о заточении, Гойя решил не закрывать дверь этой комнаты на ключ, чтобы она могла выходить когда захочет. Она помнила дорогу домой и без труда ее находила.

В самом деле, подопечная Гойи часто бывала в городе, иногда даже по нескольку раз в день, вместе с младенцем или без него. Она ходила во дворец правосудия, где новые представители судебной власти собирались приступить к своим обязанностям, как только решится судьба страны. Охранники не пропускали женщину внутрь. Постояв некоторое время у входа, она возвращалась. Кроме того, Инес почти каждый день посещала дом своего детства, реквизированный английской армией. Ныне там размещались британские офицеры, причем высшие офицерские чины занимали убранные и заново побеленные на скорую руку комнаты, а все прочие жили в просторном дворе в палатках.

Бедняжку гнали и оттуда. Военные принимали ее за нищенку.

Она часами бродила по улицам послевоенного города, иногда получая от прохожего или торговки подаяние — яблоко или стакан молока. Люди узнавали эту тощую фигуру, медленно бредущую куда глаза глядят в поисках отца своего ребенка. Некоторые здоровались с Инес, называя ее по имени, а дети насмехались над ней и кричали: «Твоя дочь — парень! Твоя дочь — парень!» Женщина не удостаивала их взглядом и редко что-нибудь говорила в ответ. Ее взгляд ненадолго задерживался на окружающих предметах и людях, но смотрел сквозь них. Она жила в другом измерении. Когда-то давным-давно ее жизнь остановилась. Неумолимо бегущее время было над ней не властно. По мнению некоторых стариков, глядевших ей вслед, качая головой, эта несчастная была воплощением нынешней Испании, сбившейся с пути, обескровленной и, без сомнения, лишившейся рассудка.

Лоренсо, направлявшийся во Францию с семьей, попал в засаду вскоре после переправы через Калатаюд. Внезапно из кустов по обочинам дороги послышались выстрелы, и двое охранников, сопровождавших беглецов, упали. Лоренсо велел кучеру, который вез его жену и детей, спасаться как можно скорее, а сам остался позади с другими солдатами.

Беглецы увидели группу крестьян, пробирающихся к ним по усеянному камнями полю. Избегая открытых участков и вспаханной земли, они укрывались за стволами деревьев. У некоторых были в руках ружья пятидесятилетней давности, у других — сабли и навахи, у третьих — вилы, рогатины и заостренные деревянные палки. Двое-трое детей держали камни. Партизаны двигались быстро и ловко, не говоря ни слова, преисполненные решимости изрубить оказавшихся перед ними французов на куски.

Лоренсо поднял пистолет и крикнул по-испански, что они — друзья и нет никакого резона на них нападать, а также что он не станет стрелять и чтобы им позволили позаботиться о раненом, за которым тянулся по дороге кровавый след.

Крестьяне ничего не ответили и продолжали молча приближаться по ниве. Когда они оказались совсем близко, Лоренсо был вынужден впервые, вопреки своей воле, стрелять в соотечественников.

Он никогда не упражнялся в стрельбе, его лошадь не стояла на месте, и пуля где-то затерялась.

Поскольку его спутники не чувствовали себя в безопасности, он приказал им бежать и сам помчался вскачь за удаляющимися колясками. Однако поперек дороги была натянута веревка, скрытая в пыли. Налетев на нее со всего маху, лошадь Лоренсо упала, и всадник оказался на земле. Он ударился головой, но сумел встать на ноги. Касамарес слышал новые выстрелы — сопровождавшие его солдаты защищали своего начальника — и был сражен мощным ударом вилами в плечо. Он снова упал.

Когда крестьяне окружили мужчину, готовые его прикончить, он обратился к ним по-испански и стал молить о пощаде, заклиная некоторыми очень популярными в Испании святыми, что удержало их от немедленной расправы. Он заявил, что не пытался бежать, а лишь хотел спасти жену и детей, безусловно, ни в чем неповинных людей. После чего собирался вернуться в родные края и, подобно другим мужчинам, исполнить свой долг.

Среди партизан, устроивших на дороге засаду, находился один священник. Он был удивлен речами незнакомца, прочитавшего ему молитву на латыни, и добился, чтобы его оставили в живых. Однако Лоренсо жаждал большего: он хотел воссоединиться с близкими и поддержать их. Ему было в этом отказано. Задержанного отправили в ближайшую деревню и заперли в каком-то сарае, где уже сидели другие военнопленные, все как один французы либо испанцы, большинство из которых были ранены.

Узников держали связанными целую неделю, не заботясь о них, в ожидании, когда будет принято решение. Принято где, кем? Никому из них так и не суждено было это узнать. Никто не мог сказать им тогда, от кого зависят судьба и даже само существование Испании.

Вместо пищи несчастным давали горячую воду, в которой плавали капустные кочерыжки да куски протухшего свиного сала. Здешние селяне не были готовы к приему арестантов, и им нечем было их кормить. Некоторых раненых отвели в ближайшую дубовую рощу и, по-видимому, прикончили.

Однажды в воскресенье крестьяне, вернувшись из церкви после утренней службы, привязали пленников один к другому и повели их пешком по дороге, ведущей в Мадрид. Двое узников в тот же день умерли от истощения. Сопровождавшие их люди перерезали веревки, связывавшие живых и мертвых, и бросили трупы на обочине дороги.

После двухдневного перехода, когда военнопленных кормили только черствыми корками да поили водой прямо из луж, они добрались до окрестностей столицы. Здесь с них сняли обувь и повесили на шею колокольчики для скота, под звон которых и ввели в город, где горожане встречали их бранью и оскорблениями.

Сначала узников, не ведавших о том, будут ли их судить, а если будут, то кто именно, отрезанных от мира и лишенных всяких сведений, разместили во дворе какой-то тюрьмы. Они провели там несколько месяцев, живя впроголодь, и им было запрещено говорить друг с другом. Половина из них погибла. Лоренсо же стойко перенес все лишения. Время от времени кто-либо из надзирателей говорил ему: «Тебе повезло, ты выжил. Все прочие уже сдохли».

Какие такие прочие? Лоренсо так этого и не узнал. Наверное, большинство этих узников были такими же испанцами, как он, воевавшими на стороне Франции.