Высотка - Екатерина Завершнева Страница 67

Учебный год начался с того, что Баев спустил Гарика с лестницы.

Оказывается, это не фигуральное выражение, а вполне действенный, хотя и крайне неприглядный способ выяснять отношения. Баев, будучи ниже Гарика на целую голову, протащил его за шкирку по коридору, потом они вместе пересчитали ступеньки между седьмым и шестым этажом, потом Баев вернулся весьма довольный собой, и, отряхиваясь, пообещал, что повторит этот номер в случае необходимости, а сейчас пойдет и накостыляет Акису, который поддался на уговоры и сдал нашу явку врагу. А тебя запру на ключ, чтобы за руки не хватала. Не видишь разве, что можно случайно схлопотать по башке? И вообще — с какой стати ты за него заступаешься?

В самом деле — с какой стати? Я тоже была зла на Гарика, который явился с твердым намерением убить дракона, вызволить принцессу из темницы, выдернуть ее как морковку — за косу да на улицу, — образумить и перевоспитать. Надо ли говорить, что он в этом не очень-то преуспел?

Гарик досидел дотемна, излагая историю моего падения — в красках, в лицах и с вытекающей изо всех щелей моралью. Ты катишься по наклонной! — восклицал он, не замечая, что слово в слово воспроизводит нотации Володьки Качусова. Посмотри на себя, во что ты превратилась! Взвешивалась давно? Он тебя вообще кормит?

Ладно бы это! Хуже, что ты становишься похожей на него. Идешь по чужим жизням, как трамвай. Пользуешься мною, Петей, всеми без разбора… Не понимаю, что ты в нем нашла! Кто угодно другой, только не он!.. Я бы мог стерпеть даже этого недотепу Блинова… Ты думаешь, я не знал? Знал, конечно! Молчал, как дурак в тряпочку, полагая, что это долго не продлится, и был прав! Я и сейчас прав, только ты не хочешь этого признавать.

(Опаньки. Проведем взаимозачет?)

И она еще рассуждает о свободе!.. — распалялся Гарик все больше и больше, бегая по комнате из угла в угол, благо места теперь было много. О какой свободе может идти речь, если ты перед ним, как кролик перед удавом! Он тебя пожует и выплюнет, помяни мое слово!..

(Ощущение, что голова полна гвоздей, которые только что туда вколотили. Заезженная пластинка, игла ходит по внутренней дорожке и шипит, и скрежещет, и никто ее не снимет. Разве может мужчина так пресмыкаться, тем более из-за женщины, тем более если ему четко дали понять? Шаблонные фразы, несвежий платок, опять платок, хоть бы раз без него обошелся…)

Я возненавидела бы Гарика в конце концов, если бы не одно обстоятельство. Гарик, спускаемый с лестницы, затравленно размахивающий руками, жалкий и сопливый, в дурацкой жилетке с ромбиками и с разбитой губой мужественно боролся с ветряными мельницами; он выглядел нелепо, он нисколько не походил на героя и ни разу по Баеву не попал, но за ним чувствовалась какая-то правота, которой не было за нами.

(Тоже мне, князь Мышкин!.. А этот, значится, Парфен Рогожин. А я тогда кто? Распустили павлиньи хвосты, надулись оба как индюки. Пошли друг на друга, кто круче. Я разве переходящий приз?

Но. Почему же мне так неприятна баевская победа?)

Что опять не так?! — возмущался Баев. Я из-за нее в драку полез, а она недовольна. Кто-нибудь из-за тебя другому морду бил? Было такое? То-то же! Запиши в свою бальную книжечку и гордись до пенсии. А если он тут еще раз появится — я за себя не ручаюсь.

Примерно через неделю я зашла в комнату и услышала, как в дальнем углу сотрясается холодильник.

Включен! Неужели там что-то есть? Сосиска или пакет молока? или кусок сыра?

Лучше бы это была сосиска, решила я, облизнулась и открыла дверцу. В отделении для яиц лежала крошечная ампула, сантиметра полтора, с вязкой жидкостью янтарного цвета. У ампулы имелась крышечка, которую мог открыть только гном или русский умелец левша. Концентрат космического супа, наверное. Баев придет, спрошу у него, как правильно разводить.