Американские каникулы - Эдуард Лимонов Страница 67

Они подошли ко мне, когда я уже вывозил тележку за пределы таможенного зала. Двое, по-американски рыхлые и бесформенные. Два тюка с грязной одеждой. Белый и Черный. Черный развернул у меня перед носом бумажник. В таких бумажниках у них всегда бляха или удостоверение.

— US-customs [77]. Пройдите с нами!

Обычный таможенник, черный, худенький паренек, пропустил меня, лишь мельком заглянув в мою сумку.

— Добро пожаловать домой, мэн!

Вот тебе и «Добро пожаловать». Один из чемоданов принадлежал не мне, я даже не знал, что в нем лежит. Друг Димитрий привез мне чемодан прямо в аэропорт. Теперь (у меня сжалось сердце), если в чемодане окажется пакет с героином, что я буду на хуй делать? Поди докажи, что это не мой героин! Посадят лет на десять. С моей репутацией антиамериканского писателя с удовольствием посадят, и никогда не выйду… Грязный зал перевернулся несколько раз у меня перед глазами. И, о издевательство! Как приговоренного к казни заставляют выкопать себе могилу, я обязан толкать перед собой тележку.

Мы приблизились к дверям, окрашенным в цвет свежего дерьма алкоголика.

— Внесите чемоданы!

Никакого желания помочь мне у них не появилось. Внес оба чемодана и сумку. Под их ухмылки.

— Положите чемоданы на столы!

Положил. Столы как в морге, в полиции, в тюрьме — металлические, функциональные, серые и скучные, дешевые и надежные, как вся их цивилизация.

— Откройте!

Я открыл свой чемодан, и черный радостно запустил руки в мои одежды. Вначале под самый низ. Пошарил по днищу и пошел выдергивать тряпки. Я рассчитывал пробыть в Соединенных Штатах долго — минимум три месяца, тряпок взял много.

— Почему не объявлен в декларации? — Он держал в руках полосатый костюм от Мишеля Акселя.

— Потому что это мой костюм, я его ношу.

— Но он совсем новый! — гаркнул черный.

Я взглянул в его круто-шоколадные зрачки, к которым по белкам бежали красные трещинки лопнувших сосудов. Из зрачков изливалась струя недоброжелательности, желтая, как моча. Второй таможенник — бело-розовый, рыхлый, животастый, высокий, взял из рук черного брюки и, привычно завернув низок одной штанины, показал партнеру темный след.

— Ношенные.

Я тотчас разделил их. Черный — враждебный. Белый — получше, потому что делает свою работу без эмоций. Shit! Угораздило меня. В немоем чемодане, по словам Димитрия, должны быть тряпки. Судя по весу, немного тряпок. А что, если там героин или кокаин? Тогда я пропал… Однако я знаю Димку пятнадцать лет, не может же он меня так вертануть… Но его самого могли наебать, и он не знает, что в чемодане наркотики…

— Токсидо! — черный встряхнул моим смокингом и теперь ласково щупал подкладку и карманы. — Новый, без этикетки фирмы. Не хочет платить. Отрезал лейбл!

— Он у меня уже много лет! — возмутился я. — Вот! — я развернул смокинг в руках не выпускающего его таможенника и указал на выжженное пеплом сигареты пятно на рукаве величиной с dime [78].

— Старые трюки. Поставить пятно, спороть этикетку… — не унимался черный. Однако оставил смокинг в покое, положил его на стол рядом с чемоданом, где уже лежал костюм от Мишеля Акселя и другие осмотренные вещи. — Откройте этот чемодан! — внезапно приказал он мне, оставив белого дорываться в яме моего чемодана.

В кармане брюк у меня лежали ключи. Я протянул их злодею.

— Открывайте сами!

Смерив меня злым и насмешливым взглядом, черный подставил ладонь. Грязную, бугорчатую, во впадинах и колеях, как асфальт города, в который я прилетел…

Профессионально, в момент, он распечатал девственный новенький чемодан.

— А-гааа! — проворковал довольно.

Я заглянул через его плечо. В чемодане, ловя пластиковыми обертками грустный дневной свет таможенных ламп, лежали новые вещи.

— Ага-га! Значит, нечего декларировать! А это? — он нагреб в объятия несколько пакетов и повернулся ко мне, все черные ущелья морщин на лице озарила радость. — А это? — Он был как черный Бог правосудия, этот тип. — Что ты собираешься делать с этим добром? Продавать? Профессия? Какая твоя профессия?

— Писатель, — буркнул я. — Это не мой чемодан. Я согласился взять его, и все.

— Согласился взять… Ты слышишь, Ральф? — черный сгрузил охапку пакетов в чемодан, и они захрустели. — Мы слышим это десятки раз на день в нашей работе. Все утверждают, что это не их чемоданы.

— Писатель? — переспросил белый, названный Ральфом. — Что пишешь? Для ТиВи?

— Если бы… — Я вздохнул. — Если бы я писал для ТиВи, я бы не летал чартером, а спокойно прибывал бы на «Конкорде». Романы, fiction…

— Шесть рубашек… — подсчитал черный. — Четыре свитера… Ты все это собираешься одевать, писатель? Ты в большой беде, парень, ты даже не понимаешь, в какой ты беде… Хотел обмануть дядю Сэма? Хотел сделать бизнес и не поделиться с дядей Сэмом?

Я плохо себе представлял размеры беды, в которой оказался. Меня никогда не обыскивали на таможне. Только один раз в Лондоне, в Хитроу, перерыли сумку. Быстро и деловито. Может быть, думая, что я агент Ирландской Революционной Армии. Я подумал, что вдруг еще отберут на хуй green-card [79]за то, что я пытался нелегально провести в Штаты все эти рубашки и свитера. Блядь, никогда больше не возьму ни у кого чемоданчик! Друг, не друг — в пизду такие развлечения! Я нервно заходил за спинами трудящихся в поте лица таможенников. Черный обернулся, злой.

— Стой! — приказал он. — Подними руки!

Хорошо воспитанный с детства, я знал, что когда ты у них в лапах, следует заткнуться и подчиниться. Высказывать свои неудовольствия, взывать к справедливости, дергаться, кричать на них, биться в истерике — значит еще сильнее усложнить свое положение. Кодекс поведения задержанного годится к применению на всех территориях, во всех странах и по отношению ко всем организациям, уполномоченным охранять порядок. Будь то французская, советская или американская полиция, или FBI, CIA, КГБ, ДСТ, таможня, тонтон-макуты, пожарники этцетера. Я поднял руки. Присев и начав с лодыжек, черный обшарил мое тело, не забыв спины, паха и подмышек.