Агробление по-олбански - Ильдар Абузяров Страница 67

Хорваты после отделения стремятся наполнить свой язык новыми словами, не похожими на сербские. Теперь ремень они шуточно называют – okolopojasnijbrjukoderzhat el, а корову – rogatoetravopasalo. Самое смешное и печальное во всей ситуации было то, что после разъединяющих кровопролитных войн все страны – участники конфликта стремятся теперь войти в единую, без границ и таможни, с общими деньгами и правом на сохранение языка и культуры Европу. То есть в ту же Югославию. К чему тогда были и все сражения в Вуковаре, и трагедия в Борово?

После ужина Эфлисон, Петр Деспотовски и Давид Порошкански отправились гулять по старым улочкам крепости и были окутаны флером настоящего средневекового города. Низкие, каменные, крепкие и темные домики стояли вплотную друг к другу, словно обнявшись, и составляли мрачный лабиринт, освещенный массивными фонарями и освященный мощью католических соборов. И опять на каждом углу кафе и террасы. Факелы и вино.

«Все-таки, – думал Петр, выстукивая каблуками по мостовой, – у кого-то был план расчленения как Югославии, так и СССР. Спаивание народа – часть этого плана». Где-то за спиной корчилась в агонии, в луже собственной крови и термальных вод расчлененная на куски Югославия. Бессмысленная бойня.

В Пече приятели надеялись полежать на печи, на разогретых солнцем камнях. Точнее, на южных склонах горы Мечек, где и раскинулся город. В Венгрию въезжали через Белы Монастырь и Харкань. Когда в восточной Славонии шли затяжные бои, в Харкани каждый дом стал магазином. Хорваты из Осиека ходили сюда за хлебом и вином пешком не менее пятнадцати километров. Эфлисон рассказал, что видел тогда парочку глубоких стариков, которые шли, поддерживая друг друга под тонкие руки, словно это были ручки плетеных корзинок. На головах у обоих были вырезанные из древесного гриба и оплетенные ивовой корой шапочки. Чтобы мозги могли посидеть на них во время пути и отдохнуть. Мол, не трогайте меня, я несъедобный гриб. Жара стояла за 30 градусов, а они шли за провизией, будто гуляли. Китайцы в те годы даже начали строить в Харкани огромный гипермаркет, но война, к счастью, быстро закончилась.

Теперь в Харкани помимо недостроенного гипермаркета одна крупная достопримечательность – лечебная купальня. Целебная вода дает гарантию излечения от псориаза и других кожных болезней на шесть месяцев. Солнце уже садилось, когда Петр и компания, скинув портки, нырнули в теплые воды. Липкие слюни обволокли тело, будто термальный источник – это плевок Большой Женщины. Плавали, любуясь красными псориазными пятнами на лице светила. Ночь и звезды-прыщи.

– Хорошо, что мы не на Балатоне, где лечат сердечников, – заметил Порошкански нахлебавшись воды. – А иначе нам эту кислятину пришлось бы пить ведрами. А так только обтерлись полотенцами – и дальше чешешь.

К Западу от Виланьских гор провинции Бараньи расположена земля Орманшаги (лесной край). Ехали и боялись – вот-вот выскочит лесной человек. Но лесные люди выскочили в Мохаче, где проходило театрализованное представление в честь Мохачской битвы… Черный сосновый лес, посаженный со стороны атаки турок, каменная роза и пять надгробий в центре. Нарядившись в баранов, хорваты пытались отпугнуть свирепых завоевателей. Страшные овечьи шкуры, набитые соломой, с деревянными масками служили защитникам боевыми доспехами. Когда-то Троя была завоевана европейцами греками с помощью коня. Теперь бараны не дали туркам взять Вену. Но если Беча (так венгры называют Вену) турки так и достигли, то южными воротами Венгрии, Печем, владели полтора века. Наглядным доказательством последнего служит переделанная в католический храм мечеть на главной площади Сечени. Когда-то она была с минаретом, но минарет разрушили, а с другой стороны пристроили современную колокольню, которая при случае выдвигается как пожарная лестница к закату. Колокольный звон разливается по округе, перемешиваясь с пением дроздов, которые, как мини-колокольчики, висят на каждом платане. Впрочем, Петр и Давид сразу заметили, что если смотреть издали, то телебашня на вершине горы Мечек вполне напоминает минарет мечети.

Быстро обойдя старый город, осмотрев попутно бенедиктинскую, францисканскую и паулинскую церкви, остатки текке ордена вертящихся, как и они, дервишей, друзья вышли к театру – храму лицедеев. Покрутившись у двух фонтанов, с музой и арлекином, по углам театральной площади, Петр, по аналогии с Тираной, решил, что жизнь небольшого городка вертится вокруг этого культурно-питейного заведения.

– А заглянем? – предложил Порошкански.

– Но ведь спектаклей нет, сезон закрыт, – возразил Эфлисон.

– Тем более. Все осмотрим беспрепятственно, – убедил его Петр.

Друзья на удивление легко проникли внутрь. Позолоченные двери были открыты настежь. Широкая лестница с витыми перилами и многочисленные зеркала словно заманивали подняться выше. Оценив богато убранный вестибюль, друзья поднялись на второй этаж, где, также весь в зеркалах, располагался небольшой круглый буфет с мраморными столиками и бархатными скамеечками в красно-золотых тонах. Заглянули в ложи амфитеатра. На сцене зала, украшенного в лучших австрийских традициях, показывали свои представления инвалиды и ветераны гражданской войны на Балканах. Глухие, слепые, безногие и безрукие сатиры старались, как могли, вызывая слезы на глазах Петра. Когда на сцене появилась толстая до безобразия женщина и начала, подпрыгивая, танцевать рэп, Порошкански вздрогнул – а не изображает ли она Большую Женщину и не обрушатся ли от этой пародии своды театра? Может, они где-то встречались?

После концерта Эфлисон и друзья ринулись за кулисы к толстой рэперше, чтобы спросить о Большой Женщине, но та оказалась глухонемой и почти слепой от рождения. В этом и состоял ее номер – она танцевала рэп, не слыша музыки.

Фестиваль инвалидов закончился, все разбрелись по домам, а они так и остались сидеть в буфете. Распахнутые окна привлекали их внимание больше, чем пустеющая стойка бара. Ночь быстро захватывала жаркое небо, снизу доносились смех и голоса отдыхающих. Серые и желтовато-розовые здания в стиле барокко нужно было запивать бороком и сёроком. Если бороком, то красным виланьским и белым токайским. Если сёроком, то печским и чешским. Из еды в буфете остались только большие сэндвичи с кружками помидор, которые так и норовили ускользнуть из пьяных губ Эфлисона.

Пошли за ускользающим за горизонт кружком солнца по пешеходной улице Кирали. Рестораны и кафе на каждом шагу, у каждого дома. Устали задирать головы на башенки и колонны. В доме Бартока сейчас тоже ресторан. Вон он, картонный, приглашает жестом войти и вкусить борок.

Нырнули в подворотню «Культурбара». Оказалось ретро-кафе под открытым небом. Потрепанные диванчики, старые стулья из разных гарнитуров, порушенных Бендером, подушки и абажуры прошлого века, а где-то в темном углу уходящей слегка вниз террасы – видавший виды рояль.

Черный, слишком крепкий двойной кофе Порошкански решил разбавить водичкой из фонтана: перед рожицей на углу дома руки держат тряпку с прорезью, из которой торчит длинный язык. С языка льется тонкая струя. Давид помахал своим языком под струей, приветствуя язык металлический.