Степени приближения. Непридуманные истории (сборник) - Яков Фрейдин Страница 66

Нас привезли в Дахау, это концлагерь около Мюнхена. Там мне выдали полосатую одежду лагерную и велели переодеться. Когда никто не видел, я пересыпал в карман семена этих помидоров. Нас часто обыскивали, но на зёрнышки в кармане никто внимание не обращал, думали – мусор, Так они всегда были при мне. В Дахау я был долго, наверное месяцев десять, нас заставляли строить дороги, как рабов в древнем Риме. А в сорок первом году сделали селекцию и всех, кто был из Франции, Бельгии и Голландии, посадили в вагоны и повезли дальше на восток. Сначала мы не знали куда, но потом один охранник, очень разговорчивый был, сказал, что везут в Польшу, в другой лагерь. Мы уже немного понимали по-немецки. Он шутил: «После лагеря польского вы станете свободными, вылетите оттуда, как дым в трубу». Конечно, мы этот смысл тогда понять не могли и не знали, что это совсем не шутка. Ехали медленно, подолгу стояли на станциях. Когда мы наконец приехали в Польшу, наш поезд остановился за городом Лодзь. Застряли там надолго, стояли несколько дней. Нас не кормили, только ведро воды в вагон приносили. По железной дороге всё время шли на восток поезда немецкие с солдатами и танками.

В один день охранник сказал, что Германия напала на Россию. Тогда я и мой друг бельгийский решили бежать. Станция, где стояли наши вагоны, была недалеко от леса, охраны было мало и мы ночью выломали доски в полу вагона, вылезли и побежали к лесу. Другие заключенные из вагона тоже побежали с нами, охрана увидела и стала стрелять, но в темноте мы смогли от них уйти. Наша группа добежала до леса и там мы спрятались. Раз боши воюют с Россией, то мы решили, что надо идти на восток, в Россию.

Не буду говорить, как мы добрались до границы, это другая история. Граница была фронтом, а фронт всё время уходил на восток. Но мы добрались. Там, на русской земле шёл бой. Мы спрятались в кустах и ждали ночи. Когда стало темно и бой затих, мы поползли в сторону Красной армии, пока не услышали голоса, говорили не по-немецки. Сначала думали, что это по-польски, мы тогда ведь не понимали, но потом заметили, как кто-то светит фонариком и стало видно, что это военная форма русская. Мы с моим другом бельгийцем подняли руки, вышли из-за кустов и крикнули «Камрад!». Тут эти русские солдаты закричали, на нас направили оружие, окружили, что-то спрашивали. Мы были в лагерной одежде полосатой и они на нас смотрели с удивлением, не понимали, кто мы такие. Один снял ремень, мне сзади завязали руки и увели в окоп. Там держали до рассвета, потом дали воды, посадили в грузовик и повезли в какой-то лес, где было много солдат. Меня завели в палатку большую, где стоял стол, у которого сидел хмурый офицер с двумя звёздочками на воротнике. Я потом узнал, что это был НКВД. Он что-то спросил, но я тогда ни одного слова по-русски не знал и сказал по-французски, что бежал из лагеря немецкого. Он не понял и стал на меня кричать. Я повторил это по-немецки и тут он меня ударил кулаком в ухо и крикнул: «немецкий шпион!»

Не буду говорить как меня допрашивали, били сильно. По-французски там никто не понимал, а по-немецки я и они говорили плохо. Они не знали, кто я такой, их злило, что они ничего не понимают, потому, наверное, и били. Меня переодели в русскую форму военную, но без ремня, со следами крови, наверное от солдата убитого. Дали ботинки рваные. Я еле успел незаметно переложить семена в карман гимнастёрки. Потом меня отвезли на станцию, погрузили в вагон вместе с арестованными солдатами русскими и повезли на восток, дальше от фронта. Помню, меня это удивило – война с немцами, а арестованные солдаты все русские.

Ехали мы очень долго, нас всё время бомбили и обстреливали немецкие самолёты, но вагоны были заперты и нам не давали выйти. Когда прилетали самолёты, охрана разбегалась и пряталась за насыпью, а мы сидели в вагонах и смотрели через решётку в окне. Если бомба попадала в какой-то вагон и разбивала его, те заключённые русские, кто остался жив, оттуда разбегались. Так мы доехали до Урала, в Пермь. Меня и ещё несколько иностранцев привезли в тюрьму и там держали месяц, без допросов. Наконец меня вызвали к следователю, где была ещё молодая женщина-переводчик. Она плохо, но всё же говорила по-французски. Я всё про себя рассказал, следователь записал и меня увели. Через неделю он меня вызвал опять. Переводчицы там уже не было. Следователь велел мне подписать какую-то бумагу на русском языке. Как я потом узнал, мне дали 10 лет лагеря и пять лет ссылки, за шпионаж. Скоро после этого меня отправили по этапу на Колыму, в Дальлаг.

Когда мы после долгого этапа тяжёлого очень приехали в зону, нам велели всю одежду сдать на прожарку от вшей, всех постригли наголо, погнали в баню и выдали другую одежду лагерную. Я тогда очень за семена испугался, как же их уберечь? Придумал прятать во рту, под языком. Их даже при шмоне не находили. Когда в рот смотрели, видели во рту зёрнышки, и думали, что это остатки от еды. Но во рту держать можно только короткое время, чтобы слюной не набухли. Так я и делал, потом в карман клал.

Меня в лагере отправили на общие работы в шахту добывать оловянную руду. Там я и встретил тех, кого потом написал вот на этой картине. Конечно по памяти написал, но думаю, что похоже. Постепенно я стал говорить по-русски и лучше понимал этих людей. Это была тяжёлая школа. Лагерь человека выворачивает наизнанку – всё плохое и страшное, что скрыто внутри, выходит наружу. И всё хорошее тоже становится видно, но хорошего всегда меньше… Для зэка лагерь сначала чистилище, а потом ад. Но ад лагеря страшнее, чем у Данте. У него был ад, как кара за грехи, а здесь – кара за ничто. Работа была очень тяжёлая, вся ручная. Машин не было никаких, инструменты примитивные: кайло, тачка, лопата. Самое трудное время было утром, когда сонных на работу гнали – мороз страшный, ветер. Ватник от холода совсем не спасал. А под землёй в шахте было лучше, теплее и без ветра. Особенно плохо было зимой. Подъём – темно, на работу – темень, под землёй, само собой – всегда темно, ну и с работы в барак идём – тоже ночь. Пайка маленькая, только чтобы не умереть с голода. В Дахау и то кормили лучше. Норму не сделал, пайку урежут. Я совсем доходить стал и думал, всё – конец. Но как-то вечером на поверке после работы меня вызвал начальник и спрашивает: «Вы, говорят, художником были? Можете к октябрьским праздникам оформление сделать на стройке?»

Я, конечно, отвечаю: «Могу, гражданин начальник, всё сделаю.»

Там комбинат большой строили для переработки руды и при нём теплостанцию, ТЭЦ то есть. Меня с шахты сняли и на эту стройку отправили. А на ТЭЦ как раз пустили первый парогенератор от которого производили электричество. Пар отработанный выбрасывали наружу, что с ним делать? И тогда мне в голову идея пришла. Я когда плакаты нарисовал и их повесили, перед тем, как идти обратно в барак, подошёл к лейтенанту из ВОХРа и говорю:

– Гражданин начальник. Я на воле в теплице работал и это дело хорошо знаю. Если разрешите, вот тут при ТЭЦ теплицу могу соорудить и этот пар, что на улицу выбрасывается, для обогрева приспособить. Буду для вас овощи свежие выращивать. Огурцы могу растить и даже помидоры.

Он удивился и говорит: «Как же это тут на севере помидоры будут расти? Такого не бывает». Но всё же эта идея его заинтересовала, меня он с работ общих снял и оставил при ТЭЦ. Так я придурком стал. Если не знаете – этим словом у нас называли тех, кто был в обслуге, не на общих. Ну, например, работал в больничке, на кухне, или там сапожником. Я стал придурком тепличным. К этому времени у меня всего восемь семечек сохранилось. Я их в кружки алюминиевые рассадил. Очень волновался – вдруг не взойдут? Но четыре взошли. Mon Dieu, как я радовался, когда увидел первые травиночки зелёные! Я о них так заботился, как детей берёг! Дышать на рассаду боялся. Если не дадут урожая, отправят меня обратно на общие и тогда точно, конец мне будет.