Странные умники - Юрий Вяземский Страница 66

Сатанизм и инквизиция тоже не замедлили явиться. Почитайте Михаила Пселла, казуистически трактующего о том, как дьявол совокупляется и оплодотворяет человеческих женщин. По свидетельству греческого историка Феофана, в одно царствование императрицы Феодоры были избиты более ста тысяч еретиков-павликиан. И почему-то особенно любили выкалывать глаза. Чтобы, если захочется вверх взглянуть, то и натурально нечем было?..

Известно, что на Русь православие пришло из Византии. Но несколько веков традиционное глубинное язычество наше в пустыне нас удерживало и не только до горы Тайны, но и к Веельзевулову искушению, предлагаемому византийским цезаризмом, не подпускало. То есть, когда Запад в большинстве своих представителей падал и рушился от Христовой горы к иудейской пустыне Опустошения, Русь лишь начала восхождение и очень неспешно восходила. Едва ли не все парадоксальные характеристики, которые в начале двадцатого столетия Николай Бердяев давал русскому религиозному сознанию, по крайней мере, большинство из них в русской древности проявились и с тех пор господствовали в массовой, так сказать, народной психологии. Не столько религия Христа, сколько религия Богородицы (много ли у нас было церквей, Христу посвященных, но сотни – Богородице, тысячи – различным святым и угодникам, чудотворцам в основном). Религия даже не Богородицы, а воплощенной Матери-Земли, женского божества, освящающего плотский быт, размножение и уют, коллективное тепло в холодной снежной пустыне, биологическое единение посреди мертвящего равнинного одиночества. Где-то далеко и в вышине были, конечно, святые мужи, мужественные и ревностные подвижники дела Христова, но, во-первых, иудеи, греки и римляне, то есть иностранцы; во-вторых, как замечает Бердяев, «русский народ не дерзает даже думать, что святым можно подражать, что святость есть внутренний путь духа»; в-третьих, все-таки очень далеко представлялись и не было уверенности, что именно на небесах, а не в лоне Матери-Земли, не в бездне какого-нибудь Светлояра, сомкнувшего воды над тихим и радостным Градом Китежем. Были и русские святые, но либо мученики (Борис и Глеб), либо богатыри-заступники (Александр Невский, Дмитрий Донской), в большинстве своем князья или церковные иерархи… Сергий Радонежский? Но ведь и тот почти что Илья Муромец и подвиг его – воинский, богатырский, Землю-Мать, пустыню русскую от поганых защитить и в пустыню обратиться. Но восходители где, богословы, исповедники, пророки и гимнотворцы? Какой там «золотой век русского православия», как считают некоторые?! Равнина-то языческая. И в ваши времена, Иван Федорович, та же почти картина в смысле христианской Тайны. Помните, старец Зосима назвал современное вам общество «союзом почти еще языческим», который лишь ожидает своего преображения. «Самостоятельной духовной науки не существует в России, – свидетельствует Соловьев, – русское богословие ничего существенного не привнесло к сокровищам духовного знания, завещанным ей Востоком, и доселе держится исключительно на определениях и формулах VII и VIII веков, как будто с тех пор ничего не произошло…»

Но гору Власти начали осваивать. Византийская наследственность хоть и через несколько веков после крещения в Днепре-Иордане, но дала о себе знать. Как только Иван Третий «собрал земли», то есть прибрал к властным рукам русскую пустыню, так сразу и государь стал помазанником Божиим, и о «Третьем Риме» заговорили, дворцов понастроили и чиновников рассадили по всем незаснеженным оазисам. Языческое христианство воздвиглось до христианства иудействующего, мессианского. И в мессианстве своем, точнее, в религиозном национализме перещеголяло и католиков, и византинизм, и, пожалуй, даже древних иудеев. Считать себя не только самой христианской, но и единственной христианской страной в мире – это ж надо так возгордиться, так подпасть под искушение Веельзевулово, чтобы и Люцифера стянуть с храмовой горы и утвердить на кесаревом знамени! Кроме нас, никто в Бога не верит, кроме как в России, нет нигде никакой Земли обетованной!..

Люцифер, как известно, обожает всякую самодовольную исключительность. А поскольку он поисключительнее нас с вами будет и над ветрами, говорят, господствует, то вскоре и в богохранимой России засквозило, подули разные чужеземные ветры.

Начиная с XIV века мы потихонечку учредили у себя маленькую инквизицию, ведьм и колдунов сжигать стали на весьма законных основаниях. Сатаны особенно не пугались – видимо, на наших необъятных пространствах демонам не удалось особенно сгуститься. Однако антихристом интересовались, ждали его и, чуть что не так, сразу же тыкали пальцем: уж больно не по-русски себя ведет, хлопочет, усердствует, русского смирения и русской благочестивой лени в нем нет, – знамо дело, антихрист!

Патриарх Никон, говорят, пытался учредить у нас латинство. Боярско-протопопская бюрократия воспротивилась, ринулась защищать якобы старую веру, а на самом деле учредила в России своего рода новое протестантство. Никона сослали, раскольники сами разбежались по скитам и пустыням. Казалось бы, православие, то есть по-русски понятый византинизм (другого православия мы, увы, не ведали), победило и окрепло. Но нет, «совершенно несомненно, – пишет Соловьев, – что со времени патриарха Никона и по его почину иерархия Русской церкви, оставаясь по вере и учению православною, усвоила в своей внешней деятельности стремления и приемы, обличающие чуждый, не евангельский и не православный дух… Сначала, при Никоне, она тянулась за государственною короною, потом крепко схватилась за меч государственный и наконец принуждена была надеть государственный мундир».

Мундиры на священников уже Петр надел, и он же, казалось бы, еще больше укрепил византийские начала: такого рабского преклонения перед государственно-бюрократическим Веельзевулом никакой Византии не снилось. Но с другой стороны, какой православный византинизм, когда патриаршество упразднили, церковь подчинили синодальной власти немецкого образца, лютеране со времен Петра довольно прочно обосновались в России, занимали привилегированное положение по сравнению с католиками и часто стояли даже у кормила правления. Да и сам Петр – чем не Фауст: отвоевав у болот и моря кусочек суши, утвердил там свою столицу, хлынули туда западные мастера, в подавляющем большинстве своем на протестантстве вскормленные, ну и, ясное дело, западное же вольнодумство и своемыслие.

Оно, конечно, цезаризм, царь – помазанник Божий, обожествленная бюрократия. Но где ее колыбель, этой самой русской самодержавной бюрократии? Не в петровских ли всепьянейших соборах? Не Бахус ли ее отец, и если он, то при чем тут православие? Не могу не согласиться с Бердяевым, что «русская бюрократия есть корректив русской темной иррациональности, ее рассудочно-деловое дополнение… В ней есть вечные мистические реакции против всякой культуры, против личного начала, против прав и достоинства личности, против всяких ценностей. Эта погруженность в стихию русской земли, эта опьяненность стихией, оргийное ее переживание…»

В XIX веке, в вашем веке, Иван Федорович, когда иерархия Российской Императорской Церкви (язык не поворачивается назвать ее православной) настолько ослабла, что не могла уже не пускать вверх, самое мощное восхождение началось.

Тут-то и наступил Золотой век России. На религиозную гору Тайны взошли и благополучно продолжили путь к горе Крестной некоторые добродетельные и богословски боговдохновенные люди; их, правда, было очень немного, но были, были, и достаточно назвать хотя бы одного святого Серафима Саровского. Возникла русская религиозная философия, самобытная и замечательная: зародилась почти в пустыне (Чаадаев), устремилась вверх, вооружаясь опытом святых отцов-восходителей (Хомяков), и, достигнув вершины, обозрев с них все мировое движение, католический склон и протестантский, заметив, что и там были немногие восходители и покорители, были достижения и прозрения в Тайну и Истину, увидела наконец Богочеловека и сформулировала богочеловеческие исторические цели и направления (Владимир Соловьев).