Иствикские вдовы - Джон Апдайк Страница 66

* * *

Иствик, как многие очаровательные городки по всей Новой Англии, в стремлении привлечь туристов и занять местных жителей приурочивал разнообразные празднества специально к августу, словно стараясь компенсировать недостаток официальных торжеств в этом месяце. Последовавшее за сбросом двух атомных бомб окончание Второй мировой войны никогда не удостаивалось красного дня в календаре. Вместо этого проводились широко рекламируемые экскурсии по заброшенным трикотажным фабрикам с экспонатами под стеклом музейных витрин и увеличенными фотографиями эпизодов промышленного прошлого, выставленными между рядами навсегда остановившихся станков. В бывших фермерских сообществах устраивались ужины по случаю начала жатвы и сельскохозяйственные ярмарки, хотя количество соревнующихся за приз Самой большой тыквы или Самого откормленного борова сокращалось год от года, равно как и количество желающих участвовать в состязании по стрижке овец или перемещению тяжестей запряженными мулами. В бывших пуританских поселениях дома первого периода освоения здешних земель, построенные до 1725 года, открывали свои двери для платных экскурсий, и местные старые девы, облачившись в длинные юбки, отороченные кружевами фартуки и льняные чепцы, просвещали публику, изображая хозяек этих старинных домов. Стилизованные старинные ярмарки, книжные ярмарки, ярмарки произведений искусства заполоняли деревенские лужайки и рощицы палатками, и искатели выгодных приобретений, шаркая ногами, добродушно топтали траву, которая распластывалась по земле и становилась бурой. В Иствике устраивались регаты в самых разных категориях судов: от гребных рыбачьих плоскодонок до управляемых с помощью штурвала яхт под всеми парусами. На берегу, в утешение детям и сухопутным жителям, на территории, принадлежавшей конгрегационалистской, а ныне унитарианской церкви, проводился веселый карнавал; попечители церкви когда-то приобрели эту землю для новых церковных помещений, которые так и не были построены. Уже и то, что каждые пять лет существующее грандиозное сооружение покрывали новым слоем белой краски, а каждые двадцать ремонтировали гниющие колокольню, половые доски и подоконники, забирало все средства.

Сьюки было не оттащить от суеты и сверкания огней, между тем как Александра по возвращении с поминальной службы испытывала отвращение к тому и другому. Проходя мимо электрических приборов в квартире, она начала чувствовать не то чтобы явные разряды, но некое неприятное покалывание, проникавшее глубоко в замкнутое пространство ее существа. Однажды, стоя возле телефонного столба напротив почтового отделения на Док-стрит и пытаясь вспомнить, что, кроме необходимости послать поздравительную открытку и небольшой чек ко дню рождения своему сиэтлскому внуку, привело ее в центр города — такие провалы ближней памяти случались у нее все чаще и чаще, пугая внезапными пробелами, начисто стиравшими то, что было полчаса назад, это было вызывающе очевидным и абсурдно банальным, — она вдруг едва не была сбита с ног невидимым разрядом, вызвавшим судорогу всех мышц той стороны ее тела, которая была обращена к столбу. Хотя никто из немногих людей, оказавшихся рядом и сосредоточенных на собственных делах, не заметил этого феномена, он хлестнул ее, как громко выкрикнутое оскорбление, и оставил ощущение тошноты, какое появляется, когда машина резко виляет, объезжая неожиданно возникшее на пути препятствие. Земная, освещенная солнцем сцена вокруг нее — сверкающий тротуар, упитанные люди в шортах, отбрасывающие приплюснутые самодовольные тени, привядшие циннии на клумбах возле цементных ступенек почтового отделения, американский флаг, обвисший высоко на столбе, — показалась вдруг безвкусно-неуместной, как шикарный десерт, поданный на завтрак. Чувство отвращения сопровождало ее весь остаток дня. Она была потрясена. У нее уже начал пропадать аппетит. Когда перед ней ставили еду, организм с трудом вспоминал, для чего она нужна. Ее слюнные железы постепенно переставали функционировать.

Во время карнавала искусственное веселье — пронзительные вопли, доносившиеся со стремительно крутящейся подвесной карусели, когда ее клетки, свисающие с длинных раскачивающихся тросов, бросали своих добровольных затворников из стороны в сторону; время от времени менее возбужденные вскрики испуга с судорожно вращающегося «чертова колеса», когда оно останавливалось, чтобы выпустить пассажиров из нижней кабинки и впустить новых, между тем как остальные зависали, раскачиваясь, на разных уровнях и у тех, кто оказывался на самом верху посреди ночного холода, вырывались панические восклицания, — угнетало ее, приводило в оцепенение, изгрызало и сжевывало ее прочную сердцевину, прежде всегда уверенно приветствовавшую сюрпризы и свежие ощущения. Она ловила на себе подозрительные взгляды окружающих; люди то ли чувствовали ее нынешнюю отчужденность, то ли вспоминали дурную репутацию, которую она приобрела здесь три десятка лет назад.

Сьюки ворчала:

— Кончай кукситься, Великолепная. Здесь нужно веселиться.

— Веселиться? Кажется, мое веселье закончилось.

— Не говори так. Посмотри на этих счастливых детей.

— По мне так они выглядят ужасно. Им давно пора быть в постели, и они это знают.

Дети утыкались лицами в бумажные кулечки сахарной ваты или старались пошире разинуть рот, чтобы откусить кусок облитого глазурью засахаренного яблока. Взрослые рявкали на них, побуждая принять участие в какой-нибудь бросающей вызов смерти гонке или рискнуть пометать кольца на опасно острые штыри, лишая их безопасности и тишины детской постели, соблазняя смехотворными посулами чего-то особенного, что они смогут наблюдать, если пробудут здесь достаточно долго. Александра и сама делала то же самое, в этом же самом городе, но то было столетия назад. И в тех ночных ожиданиях принимал участие другой человек, какая-то другая женщина, с более здоровым желудком и более жизнерадостным взглядом на жизнь.

— Ты посмотри! — воскликнула Сьюки. — Это же Крис Гейбриел!

— Скорее! Прячемся!

— Почему? Зачем нам прятаться? Ты же сама сказала: «Да пошел он!»

— Я так сказала? Это ты сказала, когда превратилась в Джейн.

Видение в белых артистических штанах и футболке с каким-то девизом на груди направилось к ним, повинуясь призывному кивку Сьюки. В свете карнавальных огней мужчина выглядел молодым, его лицо — ангельски гладким, губы были пухлыми, словно надутыми, волнистые платиновые волосы поредели только на темени и двумя тусклыми залысинами надо лбом, образовав треугольник, с которого свободно спадал единственный тщательно уложенный локон. Он напоминал Джеймса Дина, если бы Дин жил в Средние века и был выше ростом. С кривой полуулыбкой, характерной для этой кинозвезды, он спросил:

— Как поживаете, дамы?

Хотя талия его уплотнилась за последние годы и лицо огрубело, голос остался высоким и ленивым, как у того подростка, которого они смутно помнили. Надпись на футболке в двух строках — зеленой и красной — гласила: «Жги зерно, а не нефть». Его фигура обладала странным отражательным свойством, Александре казалось, будто она окутана светонепроницаемыми парами ртути. Было трудно поверить, что он имеет столь грубое намерение — убить ее. Однако слух об этом способствовал возникновению между ними своего рода эротической связи, необходимого для любовного флирта напряжения, которое Сьюки тут же закоротила своим нетерпеливо-ревнивым голосом.