Деревенский бунт - Анатолий Байбородин Страница 65

– Говоришь, Есенина прочёл от корки до корки?..

– Зуб даю…

– Да на кой ляд мне зуб твой. Ты же из Есенина одни блатные куплеты вычитал…

Вынырнув из табачного чада, словно из дурманного тумана, перед земляками вырос кряжистый малый в чёрной фураге по кличке Аэродром, в зловеще чёрных очках, и вроде чёрной кавказской облички, с носом, что кривая турецкая сабля, заросший жёсткой чёрной щетиной. Абрек, или Казбек, так Филя обозвал чёрного, поманил Головню пальцем, и того словно ветром сдуло со стула; то поджимая хвост, словно нашкодивший пёс, то повиливая хвостом в надежде уластить хозяина, Головня робко шёл к чёрному мужику. Филя, сронив голову на руки, из-за пивной кружки потаённо и настороженно подглядывал за странной встречей. Стрелку забили… Чёрный говорил коротко, отрывисто, словно рычал, Головня частил вроде брехливой пустолайки; но о чём толковище, невозможно было разобрать в пивном шуме. Кореша, похоже, перетёрли дела-делишки, и в руках Головни – серый пакет, который он, пугливо оглядываясь, сунул во внутренний карман кожаной куртки. Похоже, дурь, наркота, смекнул Филя… Потом Абрек, или Казбек, смачно плюнув на пальцы, из денежной пачки отслюнявил Головне несколько бумажек.

Вернувшись, Головня жадно и нервно присосался к пивной кружке; а утихомирившись, пытливо всмотрелся в земляка, хотел что-то сказать, но раздумал.

* * *

Густолесьем, кручёной-верчёной тропой, где сам леший ногу сломит, плетётся хмельная беседа, неожиданно возникая на голом облыске и снова пропадая в чащобе, пока не сгинет в густом и душном разнотравье, – это когда заплетающийся язык и вовсе ослабеет, головы мужиков перезрело опадут на стол, и забурлит в чадной духоте храп с пристоном и присвистом. Но тут пивная торговка кликнет грузчика, и бугай, вывалив из подсобки, сгребёт пьяного и выпихнет взашей.

Но земляки ещё крепко сидели. Вернее, Филя дёргался, дескать, пора, а Головня силком усаживал за столик, и хмельной базар продолжался. Хмельной не хмельной, но Филя доспел: не столь прост Головня, каким почудился сперва.

– …Так вот, продавцы, в натуре… Короче, ближе к ночи, молодой был, баклан вроде тебя…

– Дядя, ты, в натуре, базар-то фильтруй.

Головня, коему блатная феня – бальзам на душу, весело подмигнул Филе:

– Наблатыкался?! Дошлый, на лету хватаешь, далеко, кореш, пойдешь, ежли мусора не зашухарят… Прости, братан, шутя-любя же, а ты в пузырь лезешь… И, короче, познакомился со своей коброй…

– С какой коброй?..

– Ну, ты даёшь, в натуре!.. С луны свалился?.. У меня баба – кобра. А день знакомства – траурный, в чёрной раме… Помню, кентов свистнул на сходняк… Но, базарю, без баб и без тёлок. Причапали, сгоношил я закусон, выпивон, все в ажуре. А хавчик отменный: икра, сёмга, баранина, коньяк пять звездочек. Да… Сели, карифан и докопался: «А чо у тебя за праздник, Головня?» «Счас, – говорю, – скажу, какой базар. А праздник такой: кобра на Юг махнула, в отпуск, вот и праздник…» Ну и дали мы копоти, бухали до утра… Вот тебе и кобра… Есть анекдот, бородатый: мужик базарит соседке: «У тя чо, муж – зоотехник?..» «С чего ты взял?..» – «Да слышу через стенку: кобыла, корова, коза, свинья, гусыня…» А у меня – кобра… Она молодая-то… на вине стояла… ништяк была, потом… Дунька-вырви глаз… стала быковать. Приканаю к ней, бывало, с бодуна – башка трещит по швам, а до одиннадцати еще… о-о-ой сколь… можно окочуриться. Спиртное давали после одиннадцати… Стою, молчу, как рыба об лёд. «Чего, – говорит, – Лёня, пригорюнился? Захворал?.. На, – говорит, – в натуре, подлечись. Какой базар?!» И суёт пузырь. «Потом, – базарит, – рассчитаемся…» Вот и рассчитываюсь десять лет… Бутылку завернёт… вроде палку колбасы взял… и сунет исподтишка. А в ихнем магазине колбасу редко выбрасывали; завезут, так блатные из-под прилавка и растащат… Кадрили мы с ей браво, а как сошлись, бабу, в натуре, подменили. В деревне же говорили, все девки хороши, сладкие пирожки, но откуль злые жены берутся?!

– А все они, продавцы, одним миром мазаны. Короче, торгаши. Нагляделся я на них, когда грузчиком калымил…

– Нет, Филя, в натуре, и среди продавцов бывают люди. Да… Ежли бы моя Танюха стерва была, разве ж я на ней женился бы?! Бросила она вино, на мясо перешла. Лафа отошла. Да у меня, сам понимаешь, теперь огненной воды хошь залейся. Завсегда есть, какой базар. Но теперь, как прилечу на кочерге, так она, кобра, ещё и пасть разинет. Да не в том, Филя, дело… Конечно, на то они и продавцы: не обведёшь – не проживёшь. Верно говорю?.. Верно!.. Но меня надуть – дохлый номер, порожняк; сам кого хошь и надую, и вздую… Я и продавцов однажды надул… Вот послушай… Нет, сначала горло промочим. Плеснём из бутылочки…

– Кажется, торговка нас засекла. Как бы взашей не выперла.

– Не бзди, Маруся, я Дубровский… Здесь можно, если осторожно…

– Начитанный, – съязвил Филя, – Пушкина читал…

– Читал… в пятом классе. А ты «Луку Чудищева» читал?

– Да, слышал, – поморщился Филя.

– А я, в натуре, на зубок выучил. Хошь прочту?

– Да нет… погань…

– Не скажи, кенты по полу катались, когда читал.

– На то они и кенты – одна извилина, и та прямая, от уха до уха…

– А купил я их, Филя, с потрохами…

– И каким же макаром?