Сват из Перигора - Джулия Стюарт Страница 65

Гийом Ладусет едва успел отступить в глубь конторы — где, как надеялся, он будет меньше бросаться в глаза, — как дверь отворилась. Это была Лизетт Робер.

— У тебя все в порядке? — с порога осведомилась повитуха, устраиваясь на мягкой подушке с вышитым вручную редисом.

— Все хорошо, спасибо. А что? Что-то не так?

Сваха прошел к столу, стараясь не выказать ни малейшего намека на чувства, не говоря уже о двадцати девяти годах неослабевающей любви.

— Просто ты смотришь на меня как-то странно.

— Странно в чем?

— Да во всем.

— Скажи, Лизетт, ты случайно не виделась вчера с Эмилией Фрэсс?

— Виделась. А что?

— В замке?

— Да, в замке. А в чем дело?

— Да так, просто интересно. А она, случаем, не давала тебе пирожных?

— Ну да, для этого я к ней и ходила. Как оказалось, ты продал ей всю выпечку, что была в булочной, и она позвонила мне узнать, не хочу ли я взять у нее немного. Домой я вернулась с полной коробкой.

Гийом Ладусет помедлил.

— А в той коробке случайно не было mille-feuilles? — осторожно спросил он.

— Два пирога с заварным кремом и парочка профитролей. Да что случилось-то?!

— Я же сказал: просто интересно! Ну что, Лизетт, по бокалу красного?

Предложив повитухе грецкий орех, от которого та вежливо отказалась, ибо и свои-то не знала куда девать, Гийом Ладусет перешел к неприятной миссии. Он вынужден сообщить Лизетт печальную новость. Это просто невероятно, но человек из совета не проявил интереса. Сваха поведал об их продолжительной беседе у старой прачечной, о том, как, не раскрывая имени дамы, он в подробностях живописал бесчисленные прелести кандидатки. Гийом даже пытался поговорить с человеком из совета еще пару раз, но Жан-Франсуа Лаффоре только отмахивался.

Лизетт Робер внимательно выслушала рассказ свахи, поморгала в растерянности и спросила:

— Так что, больше ничего нельзя сделать?

— Боюсь, что нет, Лизетт. Я исчерпал все свои возможности. Этот человек непоколебим. В жизни не встречал такого упрямца.

Повитуха смотрела на пол, сваха — на авторучку рядом с чистым листом бумаги прямо перед собой. Подумав минутку, он вдруг поднял взгляд на собеседницу:

— Да, как профессионал я действительно не могу больше ничего сделать, но позволь мне задать тебе вопрос, Лизетт. Как поступил бы любой здравомыслящий человек, который отправился в лес за грибами и неожиданно наткнулся на знак «Сбор грибов строго воспрещен»?

Лизетт Робер не колебалась ни секунды.

— Продолжал, невзирая ни на что.

— Вот именно!

Гийом Ладусет не ошибся в своих подозрениях, что именно Лизетт Робер в ответе за внезапное отсутствие горячей воды в общественной душевой. Когда прошел слух, что труба пала жертвой умышленного вредительства, все, разумеется, предположили, что это дело рук «Тайного комитета против муниципального душа», — все, кроме свахи, который слишком хорошо знал, что для подобной изобретательности у членов комитета просто не хватило бы мозгов. Они подпольные клички свои и те не могли запомнить.

Лизетт Робер влюбилась в человека из совета, сама того не ожидая. Она сразу обратила на него внимание еще в тот раз, когда Жан-Франсуа Лаффоре впервые появился в Амур-сюр-Белль, с мягким кожаным портфелем, который он крепко прижимал к животу, и в унылых брючках не по размеру. В нем чувствовалась доброта, так поразившая Лизетт, равно как и груз былой боли, что лежал на его плечах. После того как, к радости повитухи, человек из совета вернулся в деревню, чтобы следить за установкой муниципального душа, она с утра до вечера просиживала у окна в баре, наблюдая за ним поверх номера «Зюйд-Вест», — слишком взволнованная, чтобы впитывать содержимое газетных полос. По ночам, пока беспрестанный бриз катался вверх-вниз по плавным изгибам ее восхитительного тела, — она подолгу лежала без сна, взбудораженная мыслями о предмете своей тайной страсти. Однажды на рассвете, не в состоянии более выносить этого душевного смятения, Лизетт Робер села за фортепиано, чтобы сочинить для него мелодию. И впервые за много лет жителей Амур-сюр-Белль разбудили не ужасные звуки ее слоновьих потуг. Самая ангельская из всех мелодий поднялась от клавиш ее фамильного инструмента и запорхала по деревне нежнейшей бабочкой.

После установки муниципального душа у Жана-Франсуа Лаффоре больше не осталось повода приезжать в ненавистную деревню, и повитуху охватило такое отчаяние, что как-то ночью она выскользнула из дома с гаечным ключом — дабы повод вновь появился. На следующий день Лизетт Робер вызвали к душевой кабинке — объяснить, при каких обстоятельствах она обнаружила отсутствие горячей воды, — и радости повитухи не было предела: ведь ей предоставилась возможность постоять, пусть всего пару минут, рядом с любимым. Когда же человек из совета, объявив орнитологические находки Лизетт не имеющими отношения к делу, вернул ей найденные в кабинке перья, она спрятала одно из них — то, что он продержал в руке дольше всех, — в тумбочку у кровати. И по ночам, когда мысли о Жане-Франсуа Лаффоре не давали ей спать, Лизетт Робер доставала заветное перо и легонько касалась им своих губ.

Повитуха покинула «Грезы сердца» — наполнить первую из пяти ванн в этот день, — и Гийом Ладусет поглядел на часы — в надежде, что дело идет к обеду и он может пойти домой и пересидеть там какое-то время. Но было всего лишь без двадцати одиннадцать.

Сваха открыл верхний левый ящик стола, достал тонкую папку и принялся перечитывать анкеты своей клиентуры, надеясь наткнуться на какой-нибудь неожиданный вариант, однако мысли его были заняты нескончаемой чередой картин, одна ужаснее другой, его любовного признания в самых неподходящих руках.

Гийом как раз сверялся с часами — лишь для того, чтобы разочароваться во второй раз, — и тут дверь в «Грезы сердца» распахнулась. Это был Стефан Жолли, перепачканный мукой больше обычного.

— Я могу все объяснить! — поспешно воскликнул сваха при виде друга.

— Надеюсь.

Булочник направился к креслу с облупившейся инкрустацией и уселся в него.

— Понимаешь, Стефан, пришла Эмилия Фрэсс, мы заболтались, вспоминая прежние дни, и я сам не заметил, как продал ей все. Даже не знаю, что на меня нашло. Должно быть, внутри меня вновь проснулся коммерсант.

— Если бы ты действительно продал все, Гийом, разговор был бы совсем иной, — ответил Стефан Жолли. — Я пересчитал деньги, сложенные тобой возле кассы (которую ты, кстати, почему-то даже не открывал), и то, что у меня получилось, никак не соответствует двумстам сорока шести пирожным, что я оставил на твоем попечении. Мало того, что большинство покупателей остались вчера без сладкого, — сегодня мне вообще нечего им продать. И все утро меня донимают клиенты, размахивая перед моим носом долговыми расписками, большинство из которых, по-моему, грубые подделки.