Наша трагическая вселенная - Скарлетт Томас Страница 65

— Я нормально, но бывало и получше, — ответила Милли Джошу, а потом спросила у меня: — Как там рука Кристофера?

— Сломана. Но он сам виноват.

— Да, — сказала она. Ее глаза наполнились слезами.

— Ты в порядке? — спросила я.

— Не знаю. Ладно, неважно. Давай уберем эти несчастные открытки.

— Джош не хочет, чтобы мы их трогали, — предупредила я.

Милли закатила глаза и направилась к прилавку, за которым сидел продавец и читал книгу. Они шепотом поговорили о чем-то (я не слышала о чем), после чего Милли вздохнула, направилась к железной стойке у двери и принялась вынимать оттуда все открытки с цифрами. Потом она вернулась к прилавку, свалила их все в кучу и достала из сумки кошелек. Джош все это время стоял с закрытыми глазами и, услышав, как Милли снова вздохнула, взял меня за руку.

— Это будет тридцать восемь фунтов сорок пенсов, — предупредил Милли продавец.

— Прекрасно, — сказала Милли. — Вы ведь принимаете «Визу»?

Через минуту Милли прошла мимо нас с большим бумажным пакетом. Джош продолжал стоять, зажмурившись. Дверь звякнула, и Милли вышла.

— Что там? — спросил Джош.

— Все хорошо. Плохих чисел больше нет.

Он открыл глаза.

— Слава богу. А где Милли?

— Наверное, избавляется от плохих чисел.

— Она столько денег из-за меня потратила. Мне придется их вернуть. И еще она, наверное, так расстроена из-за папы, а тут еще… Какой же я все-таки придурок.

— Все хорошо, — повторила я. — Не волнуйся.

Когда мы выходили из магазина, Джош все еще продолжал дрожать.

— Ты поблагодаришь за меня Милли, когда она вернется? — попросил он. — Мне стыдно на нее смотреть. Я, наверное, пойду домой и прилягу. Я просто невероятный придурок, даже поверить не могу, что я такой.

— Ты не придурок, — заверила я его. — Перестань. Каждому из нас что-нибудь дается с трудом. Подожди минутку, я принесу тебе книгу. Напишешь мне через какое-то время, как у тебя дела, хорошо?

— Да. Спасибо, Мег. Я перед тобой в долгу. Прости, что так получилось.

Беша только что проснулась и теперь стояла у окна и скулила, глядя на Джоша, но он ее не замечал. Книга лежала все там же, в пакете на приборной панели, и следов зубов на ней не было. Я отнесла ее Джошу, и он уверенно зашагал по улице, держа под мышкой пакет, — казалось, там лежит карта, с которой он сверился, прежде чем двинуться в путь.

Вскоре после этого появилась Милли.

— Что ты с ними сделала? — спросила я.

— Отнесла в благотворительный магазин. Бедный Джош.

Она опустила голову и посмотрела на свои руки.

— Эй, ты как? — снова спросила я ее.

Она нахмурилась.

— Я бы выпила чашечку кофе, если ты не очень занята.

— Конечно.

Я не стала смотреть на часы, а просто подумала, что ведь у меня ко всему прочему могла еще и сломаться машина. Машина — она ведь всегда ломается.

— Я не вернусь к Питеру, — сказала Милли. — Я уезжаю обратно в Лондон.

Мы пили латте на террасе «Баррел-Хаус», несмотря на то что было очень холодно, — дело в том, что Беша отказалась оставаться в машине. Теперь она обнюхивала землю под столом — возможно, искала там белок. На Милли были бирюзовые перчатки без пальцев, и она держалась за чашку с кофе так, будто это был единственный источник тепла в ее жизни.

— Но…

— Я очень его люблю, — сказала она. — Но это невозможно.

Она расплакалась, и я протянула ей свою салфетку.

— Боже, я даже говорить не могу. Как у тебя дела? Я все хотела встретиться с тобой после той вечеринки, но так и не получилось, а теперь, наверное, уже никогда не получится, и это очень грустно — я думала, что мы могли бы подружиться. Ох, я плету все, что в голову взбредет. Извини.

Я улыбнулась.

— У меня все довольно запутанно. Но вообще — хорошо. Я тоже после той вечеринки часто думала, что нам надо встретиться. Но слушай, может, все-таки не стоит доводить до такого? Может, ты все-таки останешься?

Она снова расплакалась, и я дала ей подержать поводок Беши, а сама пошла в кафе, чтобы принести еще салфеток. Когда я вернулась, Беша сидела на коленях у Милли и лизала ей лицо. Она терпеть не могла, когда люди плачут, и всегда старалась слизнуть слезы.

— А ну-ка слезай, — приказала ей я. — Слезай, глупая собака!

— Ничего страшного, — сказала Милли. — Мне с ней веселее.

— Ну хорошо, тогда просто столкни ее, когда надоест.

— Как приятно, когда хоть кто-то тебя не осуждает, — сказала она, высморкавшись и немного успокоившись. — Животные никогда никого не осуждают. Понимаешь, это ведь не один только Кристофер. Бекка тоже. Невозможно больше все это выносить.

— Ну, с Беккой я хорошо знакома, — усмехнулась я. — Она не разговаривает со мной уже семь лет. И ничего, как-то справляюсь.

— Да, но Питеру это будет нелегко. Он такой добрый, такой заботливый, но как можно быть добрым и заботливым одновременно и со своими детьми, и с женщиной, которую они не одобряют? Джош относится ко мне прекрасно, но вот остальные двое… Ну да ладно. С этим покончено. Я возвращаюсь в Лондон, к родителям, и, думаю, через год или около того забуду Питера и, кто знает, может, найду себе амбициозного молодого дирижера или еще кого-нибудь такого, кого одобрит моя мама. Но я никого уже не полюблю так, как люблю Питера. Это просто бред. Ему шестьдесят пять, а мне двадцать восемь. Вот был бы он на десять лет моложе, а я на десять лет старше — и все было бы хорошо! Или же если бы он был женщиной, а я мужчиной. Тогда ситуация не казалась бы такой избитой.

— Пожалуй, — вздохнула я. — У меня есть друзья, у которых примерно так и вышло. Ей за шестьдесят, а ему недавно исполнилось пятьдесят три. Она называет его своим юным возлюбленным, и все вокруг только весело смеются. В самом деле, несправедливо, что так можно, а вот наоборот нельзя. Но, знаешь, не все тебя осуждают. У каждого в жизни есть что-то такое, от чего другие ужаснулись бы, узнай они об этом. Людям нравится нападать на тех, кто не может или не хочет скрываться, и нападают они в основном для того, чтобы еще глубже скрыть собственные секреты.

Милли отхлебнула глоток кофе.

— Когда Бекка приезжает на выходные, предполагается, что меня дома быть не должно. Я ведь собиралась к нему переехать, ты знаешь? Правда, Питер все время размышлял, сможем ли мы «не говорить об этом Бекке» год-другой, и спрашивал, не затруднит ли меня уезжать в Лондон или куда-нибудь еще и прятать свои вещи в те выходные, когда она приезжает. Он не в состоянии сказать «нет» никому из своих детей, ты сама знаешь, и получается, стоит ей только позвонить и сказать, что она едет, как мне нужно срочно менять планы. Он сомневался в том, надо ли мне перевозить к нему арфу, потому что на время приезда Бекки ее было бы не так-то просто спрятать. Мне ужасно надоело чувствовать себя так, будто я делаю что-то преступное! В прошлый раз, когда Бекка приезжала, у меня был день рождения. Питер забронировал нам столик в ресторане в Дартмуре, но потом отменил бронь, извинился передо мной и спросил, не расстроюсь ли я, если мы отпразднуем в какой-нибудь другой день. Самое печальное, что у меня нет ни собственных детей, ни собственных внуков, и никогда не будет, если я останусь с Питером, поэтому выходит, что вся моя жизнь полностью посвящена ему, и только малюсенький ее кусочек — мне самой. И так будет всегда. Я никогда не буду для него на первом месте, даже несмотря на то, что я всегда рядом, мне по-настоящему, интересен он и его жизнь, я волнуюсь о том, как идут дела в кафе, мне важно, как продвигаются его уроки на саксофоне и какую книгу он недавно прочел. Это я слежу за тем, чтобы он упражнялся в гаммах, и делаю ванну, когда он неважно себя чувствует. Бекка звонит, только когда ей от него что-нибудь нужно и когда поссорилась с мужем и хочет на несколько дней от него уйти. А до самого Питера ей нет никакого дела. Но почему-то он страшно паникует из-за своих детей. Он не хочет делать мне больно, но это все равно происходит, потому что он находится в чудовищном положении. Он даже не может попросить Бекку приехать в какое-нибудь другое время, потому что у меня сегодня день рождения, так как точно знает, что в ответ она скажет что-нибудь вроде «И сколько лет ей исполняется? Семнадцать?».