Люди ПЕРЕХОДного периода - Григорий Ряжский Страница 65

И тут меня посетила идея, насколько неожиданная сама по себе, настолько и плодотворная, как выяснилось уже потом. Наверное, в этот момент во мне сработало не до конца ещё убитое Переходом чутьё дизайнера. Помню, в той жизни я, раскидывая варианты, частенько смещала предметы друг относительно друга с тем, чтобы найти верное решение. И так длилось до тех пор, пока глаз мой не фиксировал единственно возможную позицию соотношения их в пространстве или на бумаге. И лишь тогда композиция становилась законченной, она начинала смотреться и работать уже на тебя. До этого же не она, а ты работала на неё. В этом была суть. Так вот: надо было всего лишь поруководить собственной надеждой, поупражняться в её разновидностях, подвигать её туда-сюда, пробуя варианты на глаз, на внутренний слух, на скорость перемещения в этом постном и безысходном тумане, в котором не содержалось даже малейших признаков привычной влаги.

Я остановилась и сказала себе: «Ленка, теперь ты здесь, в этом чужом для тебя пространстве, но это ещё ничего не значит, потому что ты всё ещё способна чувствовать, думать и перемещаться. У тебя есть твоя оболочка, а у неё есть конечности и органы чувств, пускай и не те, какими они были раньше, но зато всё ещё позволяющие использовать их по прямому назначению. Сейчас ты идёшь к Овалу, и там тебя будет ждать Герка, с той стороны Прохода, или даже сама ты ждёшь себя в том же самом месте, откуда начался для тебя Переход. У тебя есть цель, и ты должна её достичь».

Не знаю точно, какую цель при этом я имела в виду, вогнав себя в этот гипнотический раж, но только туман вдруг заметно ослаб, густота его спала, темнота явно отодвинулась, уступив дорогу начинающемуся просвету, и я снова пошла вперёд, уже начиная различать впереди себя неясные очертания чего-то отдалённо знакомого. То ли это были слабые возвышенности, непривычные глазу для столь пустынных территорий, то ли просто некую причудливую игру света и тьмы затеял с моим уже успевшим притупиться зрением этот необычно волнистый горизонт. В любом случае, что-то изменилось, и от этого моей оболочке стало почти хорошо.

Дальше пошло ещё веселей. Через какое-то время ходьбы, так же не определяемое разумом, я достигла края последней туманности и вошла в зону полного света. Песок, точней сказать, слежавшаяся пыль, что всё это время была у меня под ногами, плавно перешла в довольно мягкую, без намёков на любую растительность, почву неизвестного мне состава, и уже по ней я продолжила своё движение в сторону холмов. Да, это были именно они, холмы, возвышенности, чем-то напоминающие наши дальневосточные сопки, но только совершенно лысые: будто насыпана была не земля, а разложена огромными порциями грунтового колера филейная мякоть, которую Герка называл «взрывной говядиной», потому что зашивал внутрь её чернослив, и тот взбухал в духовке, приподнимая куски изнутри и делая их похожими на земные возвышения в миниатюре. Дальше же…

А дальше я узнала эти места: по ним мы с Геркой, теряя рассудок, неслись когда-то вскачь, и наш скакун вышибал своими копытами взрывчики песчаной пыли, в ту самую первую нашу ночь в Плотниковом переулке…

Я придала скорости своему перемещению и вновь подумала о хорошем, добавив в эту мысль ещё пуще прежнего надежды, явно сверх той меры, которой требовало моё промежуточное положение. Мне было уже всё равно, о чём конкретно хорошем и приятном размышлять, главное было — проверить себя на эту мысль. И вновь сработало: конечности мои будто приподняли мою же оболочку над грунтом и ещё энергичней повлекли за собой в сторону холмистых образований.

И вот уже полная панорама раскинулась передо мной. Теперь я и сама уже стояла на небольшой возвышенности, куда взобралась не случайно: хотелось ещё раз увидеть то, что виделось мне с крупа скакуна, тогда ещё, в нашем с Геркой общем сне. Я и увидела, и даже больше. Холмы, вытянувшись в двойную цепь, как бы образовывали собой ущелье, по центру которого тянулась вполне заметная глазу тропа, явно натоптанная и ведущая к последнему холму, замыкавшему этот гористый строй. Чистая декорация, подумалось мне, жаль, нельзя сфоткать и разместить в Сети, народ бы умер просто, кто понимает, разумеется, в какой-никакой красоте. Быть может, это было именно так. А возможно, и по-другому. Не исключаю, что очарование этого сказочного места настолько поразило меня из-за того, что я провела часть времени своего первого оборота в местах совершенно иных, так непохожих на эту внезапно открывшуюся моему зрению пастораль. Венерка, с её правдорубным устройством головной оболочки, наверняка сказала бы, что заманивают, не верь, вот только не ответила бы, кто. И была бы, скорее всего, права. И снова я поймала себя на мысли, что думаю о ней лучше, чем в самом начале, когда меня ещё не отпускала от себя прежняя память о том, чем я была связана в той жизни с этой почти незнакомой мне, вульгарной и малоприятной в целом женщиной.

Подул ветер — оказывается, здесь есть ветер! Тогда отчего же нас загоняют в полутёмное туманное стойло и выдерживают там, вынуждая перебираться с оборота на оборот, набирая по пути обязательную выслугу и отгораживая себя от любого нарушения устава местного обитания, во имя чего? Внезапно ветер прекратился, я обнаружила возникшие изменения ландшафта. Теперь тропа, что прежде была пустой, таковой уже не являлась. По ней, медленно перетаптываясь одна за другой, продвигались вперёд оболочки. Их было огромное множество, женские и мужские, вперемешку, все они были почти неотличимы друг от друга — по крайней мере, так мне казалось, поскольку все они были обращены ко мне спиной. По мере своего продвижения цепочка эта становилась всё объёмнее и шире: в неё вливались и другие, бравшие начало от боковых пространств, что образовывались промеж левой и правой холмистой гряды. Никто не толпился и не произносил громких звуков, — слух мой едва-едва улавливал нечто равномерно гудящее, сливающееся в единый монотонный шум, будто одновременно негромко переговаривались вполголоса сотни, если не тысячи приглушённых голосовых источников. Всё это множество очередников втекало в самый последний холм, центральный, вход в который был выполнен в виде невысокой фронтальной арки, имевшей, скорее всего, естественное происхождение, обвитой по краям сухими лианами с белёсыми сушёными ростками по всей высоте.

«Получается, есть растительность, хоть и сухая, — подумала я, — или была когда-то. Почему же никто не сажает здесь семена? Неужели всё у них утрачено? Или нам чего-то недоговаривают?»

Я спустилась со своего пригорка и бодрым шагом двинулась по направлению к центральной колонне этого шествия, прикинув, что наверняка выиграю против тех, которые втекают в неё с боковых ответвлений. По моим расчётам, боковые были малолюднее, зато продвигались не так скоро, как основной поток. Подумала об этом и тут же сообразила, что не зря. Выходит, и здесь, в этой непредсказуемой надземке, ровно так же, как и в нашем суровом поднебесье, кое в чём возможен расчёт: хотя бы в этом малом деле, даже если оно и не приведёт к искомому результату. На какое-то время твоя оболочка всё равно переиграет другую, и этого было уже не отнять. Получается, вся эта сакральная конфигурация вполне могла быть подвержена моей же персональной ревизии, что — уверена — никак не входило изначально ни в мои, ни, тем более, в хозяйские планы. И это был первый петушок, неуверенный пока ещё, но вполне реальный, если о таком вообще уместно рассуждать на территории чужого, не подвластного тебе разума.