Ключ к полям - Ульяна Гамаюн Страница 64

Мне сложно описывать, что происходило дальше, хотя моя дальнозоркая память хранит этот вечер в своем лукошке, как хранят сухие лепестки в сентиментальных, зачитанных до дыр книгах. Я шел на маяк, я до смерти боялся, что маяк, меня не дождавшись, исчезнет, остальное не имело никакого значения. Вряд ли я что-нибудь соображал; меня несло, я несся, но именно тогда во мне зародилась и окрепла – мысль? идея? – нет, скорее огненный шар с мыслью-идеей внутри, что я должен ее – Жужу – съесть. Эта убежденность родилась, как, наверное, рождается молитва у искренне верующего, и так же, как молитва, зазвучала помимо моей воли, повторяясь, наматываясь, как нить на деревянную болванку.

Она что-то быстро говорила Капитану (тот учтиво склонился, поглаживая рыжий клок бороды). Чернявый пухляк без особого интереса терся рядом. Я схватил Жужу за руку, резко потянул за собой. Она ойкнула, попыталась зацепиться за Капитана, но тот не вышел из роли трусливого пройдохи и помогать не стал. Черный субъект, ничем, кроме отрывистых телодвижений, не выдавая свои эмоции, попытался меня обезвредить (я даже зауважал его за это), но что мне его слабенькие крылья? Никто больше не чинил мне препятствий: буйная парочка, отгалдев положенное, самозабвенно целовалась, Капитан, полосатый, как ярмарочный леденец, с рассеянным видом обводил взглядом зал, маски осатанело дрыгали торсами. До чего же легко творить зло! Я умилился сам себе – Арлекин всемогущий! Чего желает ваша светлость? Жужу? Вареную, жареную, под соусом бешамель? Да, ваше высочество, как скажете, ваше величество. Так легко, так легко – даже скучно становится!

Но не было единого Арлекина: был номер первый, богоподобный, и номер второй, лягушонок. Оттого-то все это и произошло.

– Куда ты меня тащишь?

– Там видно будет.

– Стой. – Арлекин попытался вырваться – тщетно. Я сегодня был цепок и вообще неотразим. – Пусти!

– Мы уходим, братишка.

– Я не могу! Мне нужно быть здесь... Меня ждут!

– Ничего, подождут и перестанут.

Разрезая толпу, как кусок шелковой ткани, я тащил Арлекина за собой. Маски подобострастно кривили рты, ромбы и блестки послушно расступались: должно быть, вид у меня был буйный – человек, прозревший истину, страшен. Жужа покорно тащилась в кильватере. Она тоже как будто присмирела. Я обернулся и, перекрикивая музыку, спросил:

– Бригелла приставал к тебе?

– Кто? А, Бригелла... – Арлекин казался растерянным. – Забудь. Оставь его. Это несчастный человек.

Ага, несчастный. Попадись мне этот несчастный.

– Грима тоже несчастный?

– Что? Ничего не слышно!

– Грима тоже несчастный? – заорал я.

– Я по-скотски с ним поступила. Мне нет прощения.

– Прощение – это туфта! Поломанная игрушка философов и богословов! Никому не нужно прощение, его не существует!

Она не слушала меня, твердя свое:

– Жестокость не прощается.

Когда погас свет, мы были почти у выхода. Невидимый импресарио объявил известную рок-группу. Толпа возбужденно загудела и хлынула к сцене. Неуправляемый, мощный сноп энергии потащил меня за собой, как слетевшего с лошади и запутавшегося в стременах всадника. Кто бывал когда-нибудь на концертах или митингах, в самом сердце толпы, меня поймет. На меня напирали так, что я слышал треск собственных ребер. Тепло в ладони немного ослабло, но я скорее бы дал оторвать себе руку, чем выпустить его. Наконец зажегся свет. На сцене появились одетые в черное музыканты. Визг в зале стоял невероятный. Когда маскарадная муть немного поредела, я рванул Жужу к себе. Вместо нее на меня навалилась совершенно невменяемая дама в ярком фламинговом оперении, с пухлыми губами и жирным частоколом серебряных накладных ресниц. Лиловая маска, изображая ридикюль, болталась у нее на руке.

– Где Жужа? – заорал я, без особой, впрочем, надежды на успех.

Дама закатывала мутные очи, плаксиво висла на моем плече и роняла перья. Я попытался высвободиться из ее вязких тенет, но понял, что без поддержки со стороны она кулем рухнет на пол и сгинет в пучинах обезумевших фанатов. Я не филантроп, но и не убийца. Потратив на поиски подходящей подпорки несколько бесконечных минут, я сплавил куль альтруистически настроенному Пьеро. Тот обнял ее нежно и весело, как старую знакомую.

Отделавшись от никудышного паллиатива, я лихорадочно завертел головой в поисках своей пропажи. Маски, маски, маски. На сцене появился до боли знакомый человек в кожаной черной одежде. Полились первые аккорды, в намагниченной тьме взметнулись в воздух огни зажигалок. Я чувствовал себя свежеспиленным деревом, душа которого сочится кровью и ядом.

Под деревьями кто-то стоял. Я бросился туда, налетев по пути на сложную конструкцию из Коломбины на плечах у Тартальи. Коломбина раскачивалась в такт музыке и упоенно рыдала. В руках у нее за неимением зажигалки светился голубоватый монитор мобильного телефона. Ее длинная юбка, обнажив влажную, в стеклярусе пота спину, сползла до критической отметки. Памятуя о случае с париком, я не стал вмешиваться.

Под деревьями, однако, никого не оказалось. Было тяжело дышать, каждый вдох отдавался болезненным эхом в грудной клетке. Я пощупал ребра – вроде бы целы, огляделся. Мир затаился под мерцающим звездным пологом, по сиянию мокрого асфальта и особой мягкости желтой листвы на деревьях я понял, что недавно прошел дождь. Словно пух над водой, летел рваными клочьями желтоватый туман. Со всех сторон подступала уютная тьма. Я чувствовал себя канарейкой, которую, чтоб не пела, вместе с клеткой накрыли покрывалом. Пряный после дождя воздух холодил душу, вдалеке, на перепутье волглых дорожек, целовалась, четко проступая в рамке изразцовой листвы, черно-белая он-она парочка. И больше никого, за исключением голосистой мошкары в лунном свете фонаря.

Но напрасно я думал, что мрачные гротески сегодняшней ночи закончились. Из влажных желтых зарослей в нескольких шагах от меня выплыла высокая фигура в черном плаще и, едва заметно кивнув, поспешила вперед по дорожке. Жест был двусмысленный – то ли приветствие, то ли приглашение, и я, недолго думая, принял вторую версию и последовал за плащом. Я не видел ее лица, очертания фигуры были ломаные и неправильные, но по какому-то неуловимому и плавному покачиванию я понял, что это женщина. Я послушно шел за ней, решив доверять незнакомкам. Ее легкий плащ был расшит крупным жемчугом, и эти ослепительные слезинки дробно вздрагивали при ходьбе. Я вспомнил колокольчики на синей сцене. Где сейчас Пульчинелла? Что затевает? Уж не к нему ли в гости меня ведут? Впрочем, маловероятно. Казалось, после нашего разговора он утратил ко мне всяческий интерес.

Шли мы долго и мучительно. Когда я, в надежде разглядеть своего загадочного поводыря, прибавил шагу, тот вскинул руку в предостерегающем жесте. Все следы маскарада исчезли, словно и не было ряженых, мимов на ходулях и глотателей огня. Шелестели радужные фонтаны, волновалась темная листва, в ажурных кукольных беседках было пусто. Только белесые статуи выставляли напоказ свои пухлые прелести.