Дети солнца - Светлана Шишкова-Шипунова Страница 64

В последний свой день в Париже он сел на площади Инвалидов в пригородную электричку и поехал в Сен–Женевьев‑де–Буа. Был конец октября, с утра барабанил мелкий холодный дождь. В такую погоду туристы из России предпочитают провести день под крышей – бестолково бродя по лабиринту Лувра или, того лучше, — прочёсывая вдоль и поперёк торговые залы Галери Лафайет. В вагоне электрички было тепло и уютно. Немногочисленные пассажиры читали газеты и пили кофе из пластмассовых стаканчиков. Он заказал в маленьком баре, находившемся в торце вагона, стакан горячего чаю с лимоном и стал отхлёбывать осторожными глотками, глядя в окно и думая о том, удастся ли ему быстро отыскать могилу или придётся, как в прошлый раз, немного поплутать. Белые хризантемы, купленные им в цветочном магазинчике вблизи отеля (он нарочно выбрал самые крупные), теперь лежали на откидном столике и мелко подрагивали в такт движению.

На станции в Сен–Женевьев‑де–Буа он взял такси и минут через десять уже стоял у высоких глухих ворот Русского кладбища, за которыми виднелась голубая маковка небольшой церкви. Дождь тем временем припустил сильнее, но он и не подумал о возвращении, лишь поднял короткий воротник замшевой куртки, раскрыл предусмотрительно захваченный зонт и громко постучал в деревянные ворота. Кладбищенский служащий, приоткрыв одну створку, удивлённо оглядел неурочного посетителя с ног до головы и, задержав взгляд на хризантемах, молча пропустил на территорию.

…Нет более унылой, щемящей сердце картины, чем пустынный, продуваемый ветром, мокнущий под осенним дождём погост. Какими одинокими и заброшенными кажутся в такой день и потемневшие, с искрошившимися углами мраморные надгробия, и чёрные от дождя деревянные кресты над могилами! И как неуютно и страшно должно быть забредшему сюда в такой день живому человеку…

Человек был высок ростом, широкоплеч и плотен, волосы имел темно–русые, уже с сединой, но лицом был моложав, румян и бодр. Он шёл по безлюдному кладбищу быстрым, уверенным шагом, каким ходят спортсмены или военные, не оглядывался и нигде не останавливался, лишь слегка поворачивал голову влево и вправо, успевая на ходу схватывать взглядом фамилии и даты на памятниках, мимо которых проходил. Фамилии были всё русские, изредка — немецкие, каких и теперь полно в России, только с давно несуществующими «приставками» — урождённая княгиня такая‑то; лейб–гвардии поручик такой‑то… Глядя на облепленные мокрой листвой надгробия с уже стёршимися кое–где фамилиями, он думал обо всех этих людях, так и не нашедших обратного пути в Россию и упокоившихся здесь после полной испытаний жизни. Было же время, когда и они были молоды, полны сил, о чём‑то мечтали, кого‑то любили, от чего‑то страдали. И вот все кончено для них навсегда, и лежат они плотными рядами в окружении чужих, случайных, вечных соседей…

Могила, к которой он шёл, находилась в центральной части кладбища, но он не сразу направился туда, а сначала по боковой аллее прошёл в самый конец его, к глухому забору, за которым стеной поднимался лес. Там, в дальнем углу кладбища, окружённая берёзами, виднелась довольно большая площадка с ровными рядами одинаковых белых крестов над такими же одинаковыми — белыми и плоскими плитами, в каждую из которых впаян был настоящий погон. То было братское захоронение русских кадетов. Отделив от букета четыре хризантемы, он положил их на выступ небольшого обелиска, закрыл зонт и немного постоял, подставив голову холодному дождю. Потом все тем же быстрым шагом пошёл назад, но уже не по прямой, а сворачивая с одной узкой дорожки на другую и пересекая кладбище как бы по диагонали. Так он миновал величественный мемориал галлиполийцев со ступенчатой пирамидой в центре и приметное, из редкого тут чёрного мрамора братское захоронение дроздовцев; мелькнуло где‑то справа высокое надгробие с надписью: «Казакам – сынам славы и воли»… Отсюда было уже совсем недалеко до той могилы, ради которой он приехал. Можно было и не делать этого, не ехать, но ведь кто знает, приведёт ли его судьба в Париж когда‑нибудь ещё!

Полгода назад, весной, он уже был здесь, и все тогда было другим. По залитым солнцем дорожкам прохаживались немногочисленные туристы, которые по давно заведённой традиции всегда первым делом интересуются могилой Бунина, а нашедши, обычно удивляются её скромности – простой белый крест над гробницей, засаженной ярко–синими анютиными глазками, и — ни портрета, ни хотя бы маленькой фотографии. Подивившись, охотно снимаются «на фоне» и идут по чистому, ухоженному кладбищу дальше — искать могилы Галича, Тарковского и Нуреева, чьё искусство так и осталось для большинства из них неизвестным, и лишь имена все ещё на слуху, подогревая запоздалое и равнодушное любопытство. Про могилу Нуреева ходят среди русских туристов легенды, что устроена она не по–православному, но красоты необыкновенной: издали кажется, будто яркий восточный ковёр наброшен на могильный холм, а подойдёшь ближе – искусная мозаика. Говорят ещё, что во всякое время сидит там и плачет какая‑то женщина, по всему — тронувшаяся умом поклонница великого артиста.