Круг замкнулся - Джонатан Коу Страница 64

Наверное, секрет в том, чтобы жить настоящим моментом. Или хотя бы постараться этому научиться. В конце концов, разве не удалось ему однажды убедить себя в том, что «бывают мгновения, за которые не грех отдать целую жизнь»? А нынешнее мгновение разве не было таковым, если посмотреть на него под определенным углом зрения?

Свежим утром в конце октября солнце сияло вовсю. Солнечные лучи отскакивали от воды, рассыпаясь яркими точками, которые складывались в воздухе в фантастические узоры, а море тем временем шуршало по гальке. Было только десять часов, впереди — целый день, который он проведет в полном безделье. Но самое главное, он сидел в кафе, за деревянным столиком с видом на пляж, обнимая ладонями чашку с капучино, а рядом с ним сидела красивая, стильная восемнадцатилетняя девушка, которая вот уже несколько дней ловила каждое его слово и даже сейчас глядела на него с непритворными любовью и восхищением. Краем глаза он отмечал, что мужчины среднего возраста через одного бросают на него завистливые взгляды. Жаль, конечно, — в некотором смысле, — что девушка была его племянницей, а не подружкой. Но нельзя иметь все сразу, жизнь не идеальна. Эту простую истину Бенжамен усвоил давным-давно.

Стояла осень 2002 года, прошло пятнадцать месяцев, как он расстался с Эмили.

— Ей понадобилось три недели, — жаловался Бенжамен Софи. — Всего три недели, чтобы начать встречаться с этим чертовым церковным старостой. А потом я вдруг слышу, что он к ней переезжает. В мой дом, заметь.

Софи молча пила капучино, но ее нежные светло-карие глаза улыбались, отчего Бенжамен немедленно — и без особой на то причины — почувствовал себя лучше.

— Знаю, она достойна всяческого счастья, — произнес он, глядя на море и словно рассуждая сам с собой. — Ей-богу, я только рад за нее. Со мной она точно не была счастлива. Разве что в самом конце.

— Но ты ведь тоже счастлив, правда? — спросила Софи. — Тебе нравится жить одному. Ты всегда этого хотел.

— Да, — жалобным тоном согласился Бенжамен. — Верно.

— Но это действительно так, — настаивала Софи. — Все считают тебя прирожденным одиночкой. Поэтому все тебе всегда завидовали. Еще в школе. Помнишь, как Сисили сказала однажды, что не хотела бы оказаться с тобой в поезде в одном купе, потому что из тебя слова нельзя было вытянуть, — ты всегда держался как гений, которого ждет всемирное признание?

— Да, — кивнул Бенжамен, которого слова Сисили в свое время задели. — И это тоже верно.

Бенжамена уже перестала удивлять исчерпывающая осведомленность Софи о его школьных годах и то, с какой легкостью она припоминала самые разные события. Сперва он изумлялся, но постепенно привык и счел любознательность племянницы выдающимся качеством ее личности, представлявшейся, чем больше он узнавал Софи, выдающейся и во всех прочих отношениях тоже. Она уже успела объяснить ему, каким образом сподобилась столь хорошо ознакомиться с его прошлым. Историй из детства Бенжамена она наслушалась, когда ей было лет девять-десять. В ту пору Лоис, ее мать, приступила к работе в университете в Йорке, а Кристофер, ее отец, по-прежнему трудился юристом в Бирмингеме. Больше года родители жили раздельно, и почти каждую пятницу Лоис с дочерью ездили в Бирмингем, а в воскресенье вечером возвращались в Йорк, чтобы Софи не пропускала школу. И эти трехчасовые поездки в Бирмингем и обратно Лоис заполняла рассказами о Бенжамене и его школьных друзьях; рассказывала все, что могла припомнить.

— Но откуда Лоис все это узнала? — недоумевал Бенжамен. — Ее ведь даже тогда с нами не было. Она столько лет провела в больнице!

— То-то и оно! — ответила Софи, сверкая глазами. — Ты сам ей рассказывал. Забыл? Ты навещал ее каждую субботу, вел на прогулку и рассказывал обо всем, что случилось в школе за неделю.

— Хочешь сказать, что она меня слышала? И вникала в то, что я говорю? А я думал, что она меня даже не слушает. Пока мы гуляли, она ни разу не сказала ни слова.

— Все она слышала. И все запомнила. Бенжамен часто размышлял над этим долгими бессонными ночами, ставшими одной из многих удручающих особенностей его нового холостяцкого быта. Он стыдился того, что забыл, насколько они с Лоис были тогда близки. Страннейший парадокс: когда его сестра переживала посттравматический шок в полном молчании и внешней бесчувственности, связь между ними была крепка как никогда. Пусть она выглядела отчужденной, замкнутой, но в действительности никогда Лоис не была так предана ему и так не полагалась на него, как в те дни. «Клубом Ракалий» величали они себя тогда: Бент и Лист Ракалии. Но когда Лоис начала выздоравливать, они постепенно отдалились друг от друга, а с появлением в ее жизни Кристофера центробежный процесс ускорился, и в итоге их отношения обрели характер той же формальной вежливости, что и… впрочем, нет, такими плохими, как его отношения с Полом, они все же не стали. Однако он больше не чувствовал никакого особого родства с сестрой и, сколь усердно ни старался, не мог воскресить прежнее ощущение близости. Возможно, тут произошло некое хитрое смещение и привязанность, которую он испытывал к Лоис, преобразилась в нежность к Софи, углублявшуюся с годами. Объяснение удовлетворительное в своем роде; было в нем что-то от той симметрии, к которой Бенжамен стремился всю жизнь, тщетно пытаясь сомкнуть разорванный круг…

— Поразительно, как ты все это запомнила, — сказал он племяннице. — Ты — ходячая энциклопедия моего прошлого.

— Надо же кому-то заниматься летописанием. — Софи загадочно улыбнулась.

Покончив с кофе, они отправились к морю. Пляж, по которому они прогуливались, находился в Хайве, в Дорсете, в нескольких милях к югу от Бридпорта. Бенжамен обнаружил этот пляж и кафе вчера днем, когда вся семья — включая Лоис и его родителей — приехала на побережье. «Там можно отлично позавтракать», — обронил он, ни к кому конкретно не обращаясь, и однако на следующее утро Софи разбудила его в восемь часов со словами: «Вставай, мы идем завтракать на пляж!» Вот так они и оказались здесь вдвоем — беглецы, сообщники, — пока остальные, едва протерев глаза, сражались в снятой недвижимости с капризными тостерами и непокорным водопроводом.