Повторный брак - Олег Рой Страница 64

— Слушай, старик, я тут недавно такую виолончелистку склеил, — хвастался Марк, с жадностью поедая огромную отбивную и запивая ее ананасовым соком. — Девушка — неземной красоты. Училась у нас в консерватории, а наш художественный руководитель принимал у нее экзамены и заманил ее к нам. Играет — как богиня, не поверишь. Я в ее сторону даже смотреть боялся, так хороша. А она возьми да влюбись в меня! Прямо глаз с меня не сводит. Сидит напротив меня, как у нее пауза — только на меня и смотрит. Даже как-то неудобно. Девчушке только двадцать стукнуло, я ей в отцы гожусь, а тут такие нешуточные страсти.

— В какие еще отцы, Марк? Опомнись. Тебе же всего тридцать два! Не в двенадцать же ты мог ее родить!

— А что? Вполне мог! Я знаешь какой в юности был могучий!

— В какой юности? В детстве! — махнув рукой, смеялся Семен. — И то, я думаю, в двенадцать ты даже не знал вкуса девичьего поцелуя.

— Ну что ты мне песню портишь? — возмутился Марк. — Я тебе о любви, а ты мне о младенческом возрасте. Не хочешь, не буду рассказывать… — надулся он.

— Нет уж, раз начал, давай продолжай, твои истории всегда вселяют в меня надежду. Когда-нибудь и меня полюбит красивая и талантливая барабанщица.

— Девушки на барабане не играют, — машинально поправил его Марк. — Так эта девушка приехала из Калининграда. Который бывший Кенигсберг. Глаза у нее зеленые — все время смеются, представляешь? Глаза смеются! Ты такое когда-нибудь видел?

— Наверное, нет, — признался Семен.

— Носик пряменький, прямо идеальной формы. Волосы темно-русые, она их в косу заплетает. Представляешь — коса в наше время! А такое ты видел?

— Пожалуй, нет, — опять вынужден был признаться Семен.

— Ручки изящные, запястья тонкие. Смычок держит, как будто он из хрусталя. Ножки — закачаешься. Щиколотки тонкие, аристократические…

— Когда же ты успел все это разглядеть? Ты же боялся в ее сторону смотреть!

— Да я так, исподтишка. Когда у меня паузы были между партиями. Ой, какие же чудные у нее ножки! И размер туфелек маленький, наверное — тридцать шестой. А то у всех нынешних девиц под сороковой. А то и сорок второй. У нашей одной флейтистки — сорок второй, не поверишь. Как на гастроли куда приедем, она первым делом там все обувные магазины прочесывает. Ищет себе подходящую обувь. А то такие в России не достать. Очень любит в Германию ездить. Там у баб ноги тоже огромные, вот фабрики на них и работают. И на фоне этих лапищ у этой виолончелистки такие крохотные, прямо-таки Золушкины ножки! Я прямо балдел от нее.

— Ну и чем ты ее взял? — Семену не терпелось услышать финальную часть этой истории.

— Наши отношения развиваются медленно, но верно. Если бы не моя Марина, эта Вика давно была бы моей. Но ты же знаешь мою Марину, она меня пасет, как цербер какой-то. Вот я и думаю — развестись с ней, что ли? А то я себя чувствую не просто окольцованным голубем, а прикованным к скале орлом. А скала — это моя Марина, попробуй тут взлети. Сразу получишь на всю катушку, сцены, истерики, бесконечное выяснение отношений… — Марк безнадежно махнул рукой и вздохнул. — Как тебе хорошо, ты свободный человек, перед тобой открыт весь мир. А моя Марина своей широкой спиной заслоняет от меня все его красоты и прелести.

— Ну, вот, здрасьте, начал за здравие, а кончил за упокой. Что-то на тебя это не похоже.

— Томлюсь я в браке, Сема, ой как томлюсь! Ой как мне тесно! Если бы не детишки, рванул бы на волю.

— Марк, дружище, я тебя не понимаю. Ты же не от детишек рванешь, а от семейной рутины. Детишкам всегда можно время уделить. Зато свободу обретешь! — стал подзуживать его Семен, потому что романтическая история с калининградской флейтисткой ему понравилась, и хотелось, чтобы у нее был счастливый конец. А он бы порадовался за своего друга.

— Я так не могу, Семен, — грустно вздохнул Марк. — Мы с Маринкой уже восемь лет вместе, она меня любит, по-своему. И я ее по-своему. Как умею. Но я же не виноват, что наш коллектив так часто пополняется молодой талантливой молодежью. И почти все, как назло, красавицы. А у меня, сам знаешь, глаза завидущие… Природа у меня такая. Но мы, евреи, всегда хорошие семьянины. Вот и приходится терпеть. Чтобы репутацию нашего народа не подпортить.

— Молодец, Марк, — с чувством пожал его руку Семен. — Как я тебя понимаю! Главное, не уронить честь народа!

— Слушай, Семен, мы с тобой вроде и не пили, и вдруг такой пафос! Чего это мы? — удивился Марк.

— А хрен нас знает, — беспечно улыбнулся Семен. — Наверное, и так хорошо сидим, жизни радуемся. Но давай хоть разок встретимся, когда не на колесах будем. А то никогда и не выпьем. Что же это за мужская дружба, когда даже рюмочку не получается хлопнуть? А вот выпили бы — и ты бы повеселел, не горевал бы, не жаловался на семейные вериги.

Благодаря такой дружбе Семен пересмотрел весь репертуар «Геликон-оперы», был в курсе семейных проблем тамошних певцов и оркестрантов. Знал в лицо московскую музыкальную элиту, которая неизменно приходила на премьеры. Семен ценил этот театр, считал своим местом в Москве. Иногда брал с собой и брата Александра, хотя у того нечасто выпадал свободный вечер. Но когда они бывали вдвоем, Семен удивленно наблюдал, как Саша раскланивается направо и налево с солидной публикой. Оказывается, вся театрально-музыкальная Москва лечилась или лечится, то есть оперируется или что-то подправляет в клинике его брата. А кое-кто, тут Сашка по своему обыкновению предпочитал особо не распространяться, пользуется его услугами как экстрасенса. Все-таки какая хорошая и полезная профессия у его брата!

И людям помогает, и связи у него по всей Москве.

Пригласив Машу на оперу, Семен начал сильно волноваться. Хоть бы скорее наступил завтрашний день! Он, конечно, наступит, но вот сегодняшний день был каким-то заколдованным, он, как назло, тянулся бесконечно. Семен попробовал заняться каким-нибудь делом, но все не ладилось, все валилось из рук, и он подумал, что давно так не нервничал перед свиданием. Хотелось опять позвонить Маше, только бы услышать ее голос. Но он никак не мог найти подходящую причину. Все, что приходило ему в голову, казалось совершеннейшей глупостью. Так он и маялся до ночи. Наконец включил телевизор и начал смотреть какой-то американский фильм про войну во Вьетнаме. Он сидел, тупо уставясь в экран, плохо соображая, что, собственно, смотрит. Когда на экране наконец замелькали финальные титры, он понял только одно — фильм был паршивый, слабый, зря только потратил время. Лучше бы съездил к своим, там точно было бы куда веселее. Мама с бабушкой всегда умели поднять ему настроение.

Почему-то вспомнился его недавний обед в кругу семьи и бабушкин рассказ о ее китайском поклоннике. Все это вспомнилось между делом, Семен уже готовился ко сну, стелил постель. Вдруг в его мозгу что-то щелкнуло, и он бросился к книжному шкафу, где хранились семейные фотографии. Стал перелистывать толстые картонные страницы альбома, на которых бабушкиной рукой были аккуратно наклеены фотографии, начиная со снимка ее с дедушкой, когда они только поженились. Через несколько страниц появились фотографии его мамы — сначала крошечной девочки со вздернутым носиком и осоловелыми круглыми глазками, затем маленькой смешной девочки в пышном забавном платье со множеством оборок. На этой фотографии она хмуро смотрела в объектив, и казалось, что ее до этого долго упрашивали посидеть спокойно и посмотреть, как «вылетит птичка».