Арабский кошмар - Роберт Ирвин Страница 64

– Вы были подобны котлу, кипящему на печи, – вставил Вейн.

– А нет у меня Арабского Кошмара?

– Нет, клянусь бородой пророка! Одно дело видеть сон о том, что у вас Арабский Кошмар, и совсем другое – страдать им на самом деле!

– Как вам известно, Жан Корню со своими приверженцами осмотрели меня и сказали, что я не только не страдаю Арабским Кошмаром, но и не являюсь Мессией, чье пришествие обещано.

– Да-да. Это очень хорошо. Полагаю, ни страдать Арабским Кошмаром, ни быть Мессией вам не хотелось?

– Нет. Конечно нет. Но скажите ради Бога, почему же тогда вы и ваш друг преследовали меня по всему Каиру?

Вейн одарил его волчьей ухмылкой, а Кошачий Отец грустно покачал головой и сказал:

– Вы еще просто ребенок. Вам кажется, будто весь мир ограничивается вашими суетными заботами и солнце вращается вокруг вас. Вы думали, что мы с Вейном на вас охотимся. Уверяю вас, это не так. Сколько раз вы действительно с нами встречались – то есть не в ваших снах? Думаю, вы совсем нас не знаете. Вам известно лишь то, что возникает в вашем воображении. Возможно, вам тяжело будет это признать, но, уверяю вас, в большом мире вы практически никто – разве что человек, который нуждается в лечении от недуга.

С этими словами Кошачий Отец удалился, а Вейн остался лишь для того, чтобы прошипеть:

– Считайте, вам повезло, что вас лечили мы. Некоторые лекари, особенно евреи, сначала перерезали бы вам глотку, а потом раскроили бы череп, чтобы извлечь ваши драгоценные сопли!

Бэльян вяло откинулся на подушку. Его так и не развязали.

Давадару снились две принцессы, живущие на вершине башни. Лестницы у башни не было. Она была построена так по приказу султана. Подойдя к основанию башни и подняв голову, давадар обнаружил, что принцессы эти – на самом деле его дочери. Громко крича ему сверху, они объяснили, что их заточили туда, поскольку люди узнали, что они делятся своими душами с дочерьми Кошачьего Отца. «Принцессы» поступали так только по доброте сердечной, но люди их за это боялись и выстроили под ними башню. Днем души принадлежали им, а ночью дочери Кошачьего Отца забирали души и шли гулять с ними по улицам. Давадар представил себе, как дочери его лежат без сознания на крыше башни и из открытых ртов их льется призрачная музыка. Он вызвал к себе продавца воды и спросил, почему тот не помогает его дочерям. Продавец воды пробурчал что-то непристойное.

– Мои дочери, что с моими дочерьми? – Давадар обнаружил, что обращает этот вопрос к своему помощнику и евнуху опочивальни. Те были слишком взволнованы, чтобы обратить внимание на сказанные им в полусне слова.

– Мы схватили кровожадную даму, она как раз намеревалась зарезать кинжалом очередную жертву близ Нилометра Рода. Зовут ее Фатима, и она утверждает, будто как-то связана с Кошачьим Отцом. Султан просит вас в течение часа прибыть в Дар-аль-Адль.

– Который теперь час?

– Еще не настало время рассветной молитвы.

В Дар-аль-Адле было очень холодно. Заспанные эмиры, которых подняли с постели, чтобы они полюбовались на Фатиму Смертоносную, грели руки вокруг стоявших кольцом жаровен, а невольники побежали за плащами и пледами для погруженных в раздумья придворных. Когда давадар прибыл, Фатима уже предстала перед султаном. Она ненадолго повернулась к нему поразительно бледным лицом, а султан, завидев, что его старший чиновник прибыл, открыл судебное разбирательство. По сигналу султана один из чиновников сообщил об обстоятельствах ареста Фатимы, затем заговорил Кайтбей:

– Тебе следует знать, убийца, что, хотя Врата Правосудия для тебя ныне открыты, глупо было бы делать вид, будто конец сего судебного следствия не предрешен. Сегодня днем тебя отвезут к воротам Зувейла, где ты станцуешь с Мельземутом. А пока тебя готовы благосклонно выслушать султан и его совет, поэтому говори.

Фатима говорила с большим трудом, и голос ее в огромном меджлисе был едва слышен.

– Нет. Мне бесполезно угрожать Мельземутом. Меня уже уничтожило безумие моей сестры. Я – Фатима, рожденная в результате кровосмесительной связи Кошачьего Отца и его дочери Зулейки, шлюхи из квартала Эзбекийя. Я убила множество мужчин и женщин, и все они – клиенты Кошачьего Отца. Я убивала только его клиентов и действовала только как хирург, который вырезает бубоны из тела, пораженного чумой. Его ученики разносят по городу Арабский Кошмар в маленькой коробочке, а он готовит заговор против твоего государства.

– Каждый день слышим мы о сотне, а то и более заговоров. Кто подтвердит твое обвинение?

– Все молчат, хотя я вижу здесь нескольких его клиентов.

Хотя говорила она медленно и бесстрастно, стоявшие вокруг султана охранники усилили бдительность. Но больше ей ничего не суждено было сказать. Стоя перед султаном, она подняла в знак обвинения руку. Рука отвалилась и упала на пол, взметнув облако пыли. Никто не пошевелился, пока она превращалась в груду тряпья и быстро разлагавшихся костей. Наконец один из стоявших подле нее охранников-хазакиев повернулся и осторожно пнул кучу ногой.

– Фантом.

– Творение учителя сна.

Чудо истолковали придворные мудрецы, и завязалась многословная дискуссия о том, как следует поступить. Султан проявлял явное нежелание действовать, а давадар только пожимал плечами.

В конце концов, однако, султан заговорил:

– Веками существовали в Египте две власти. В моих руках меч и жезл зримой власти в этой стране, но каждому известно, что есть власть и незримая, хотя сущность ее не известна ни единому человеку. Пускай все молчат о том, что случилрсь здесь сегодня утром. Мы соответствующим образом подготовимся и вечером отправимся в Дом Сна, дабы раскрыть его тайны. Уберите этот хлам и прикажите сжечь.

Они разошлись.

Воды фонтана, журча, переливались через каменный парапет во внутреннем дворе Дома Сна.

В тот день Бэльяна отвязали от кровати. Кошачий Отец жестом велел ему встать.

– Мы вылечили тело. Возможно, музыка исцелит дух. Не хотите ли пойти послушать с нами музыкальную интерлюдию?

– Полагаю, у меня нет выбора?

– Все именно так, как вы полагаете.

Там собрались почти все обитатели дома во главе с Вейном и привратником Салимом. В конце комнаты сидели три музыканта, широкоскулые люди из Центральной Азии, со своими инструментами – неем, ребеком и бубном. Перед ними стоял мальчик-танцор. Вокруг его обтянутых серебристыми шароварами бедер был пикантно повязан шелковый шарф.

Как только ней первыми замысловатыми звуками выразил свое томление, бедра эти начали покачиваться. Затем вступил ребек, создавший ритмическую основу, в которую нею пришлось вплетать свои напевы. Наконец, не дожидаясь какого-то особого момента, к ним присоединился бубен, чьи ритмы принялись то подчеркивать ритмы ребека, то составлять с ними контрапункт. Ритмы были неприятные и резали Бэльяну слух, с самого начала нетерпеливо устремившись к некой определенной цели, и все же задерживаясь на унылых повторах и рефренах, удвоениях и утроениях структур, которые возвращались назад, дабы поглотить самих себя, на противоречиях и столкновениях страстей, а сквозь все это бессвязно и пронзительно звучал жалобный стон нея. Глухой и незрячий мальчик поблескивал и раскачивался, повинуясь третьему уху – чувству равновесия. Он был подобен змее, которая не слышит музыки заклинателя змей, но, безухая, следит взглядом за движениями флейты. Звуки оркестра аккомпанировали ему украшенным мелизмами монотонным напевом. Заунывная нота нея понизилась в тоне. Мальчик, шлепая босыми ногами по кафелю, исполнил несколько па и начал почти незаметно вибрировать, словно сквозь него протянули нить от земли до неба и дернули.