Вторая попытка - Меган Маккаферти Страница 64

— О, — отозвалась я, слабо припоминая, что нечто подобное читала в их брошюрке в прошлом году. Сейчас, когда я была сыта по горло мужчинами, такая тема была очень к месту.

— Собираемся в круг, леди, — объявила она, — и я объясню вам все преимущества раздельного проживания — одного из самых малоизученных компонентов обучения в Пьедмонтском университете.

В течение следующего получаса она распиналась о том, что в кампусе Пьедмонта лица разного пола живут раздельно, словно в летнем лагере, когда мальчики с девочками обитали на разных берегах озера — мальчики из Пьедмонтского колледжа, девочки из Вестлейка. У них разные общежития, студенческие советы, но обучение тем не менее совместное. Согласно мнению мисс Сьюзен Петрон, грандиозное преимущество раздельно-совместного проживания-обучения состоит в том, что женщины живут и работают без «давления патриархата».

Вот это точно смахивает на псевдофеминистское дерьмо, которое исповедует Мэнда. Я никогда не понимала девиц, которые верят в то, что единственный способ для женщины добиться чего-либо — это исключить мужчин из жизни. Не поймите меня неправильно, наличие У-хромосомного набора не означает полного дебилизма. Но как мы сможем оставить след в истории, если отвергнем половину населения Земли? Это как Пол Парлипиано говорил по поводу ЛПКУ: лучший способ изменить систему — это работать в ней. (Он должен гордиться мной! Меньше трех недель до Марша Змей! Йеххху!)

Самое странное, что в настойчивой пропаганде «разнополости» отчетливо звучало желание сделать эту концепцию основополагающей. Я не думаю, что это совпадение, что в сверкающей цветной брошюре Пьедмонта такая система упомянута чуть ли не как вторая по значимости. Я считаю, что популисты знают правду: если «однополость» — ваш конек, это замечательно. Но почему мальчики — или, что логичнее, девочки — должны ходить в школу, где двести менструаций синхронизированы до минуты? Кошмар!

Поэтому я ненавижу пиарщиков из Пьедмонта, которые лезут из кожи вон, чтобы всучить идею, которая кажется им единственно правильной — тем более что я почти купилась. Оказывается, мы так мало знаем о вузах, на которые возлагаем большие надежды. Я не могу поверить, что готова была подавать туда документы, пока не вмешался Пол Парлипиано. О Колумбийском университете я вряд ли знаю больше, но одно мне известно: он — диаметральная противоположность Пьедмонту, а это уже шаг в правильном направлении. Спасибо тебе, Гей Моей Мечты, за то, что помог мне избежать катастрофы. (Девятнадцать дней! Я в восторге! Я в таком восторге, что даже не осознаю, насколько патетично будет отметить в своем весеннем социальном календаре день, когда я выйду на марш протеста бок о бок с гомосексуалистами! Пока девчонки пляшут, я протестую!)

И еще один пунктик насчет колледжа — я хочу узнать все типы людей, включая — о ужас! — парней. В Колумбии (если я поступлю, о, пожалуйста, Боженька, пусть я поступлю) я буду пялиться на противоположный пол ежедневно, потому что даже ванные комнаты там — совместные. Я не понимаю, как Пьедмонту удается продвигать что-то кроме неестественных отношений между разнополыми людьми. Парни — лентяи. Они не собираются покидать свои комфортные общаги, чтобы преодолеть милю по мосту над озером и через лес для просмотра передач по телику. Нет, единственная причина, по которой они готовы пройти эту милю, состоит в том, что там их будут ублажать, пока они смотрят телевизор. Вообще-то такая система напоминает публичный дом — отличное учебное заведение для Мэнды, не так ли?

К слову о гнусных уродливых бабах…

— Посмотри, кто здесь! — весело сказала моя мать. — Вот так совпадение!

Называй-Меня-Шанталь. И ее мама.

Вот дерьмо!

Это было не совпадение. Это был знак. В любую секунду я ожидала появления Эшли — с ее носом-картошкой и несусветным занудством, с чайником в руке, грызущей безвкусное сухое пирожное.

— Может быть, мы снова станем соседками по комнате! — восторженно пискнула Называй-Меня-Шанталь.

Я огляделась. В комнате было полно возбужденных трещащих девиц. Это было безумие. Почему я здесь, одетая в идиотский ненавистный прикид, нацепившая маску дурацкого счастья для своей мамы и слушающая идиотские бредни Называй-Меня-Шанталь?

— Так это правда? — сказала я.

— Что — правда? — спросила меня Называй-Меня-Шанталь.

— Что психоз — один из симптомов запущенной стадии сифилиса, — прошептала я ей на ухо.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что ты, должно быть, подцепила передающийся половым путем вирус, который пагубно влияет на мозг, иначе ты ни за что бы не решила, что я буду делить комнату с тобой.

Рожа Называй-Меня-Шанталь побагровела от ярости и напомнила мне в точности стоп-знак на дороге. Я была почти уверена, что мне сейчас предстоит схватка с 75 килограммами ее веса, но мне было лень предпринимать что-либо, чтобы ее избежать. Моя мать и миссис де Паскаль были настолько заняты болтовней о стипендии Пьедмонта, что даже не заметили возникшего между их дочерьми напряжения. Я схватила маму за руку и сказала, что нам пора идти.

— Но Джесси, дорогая, — простонала она, — мы же только приехали…

— Мы довольно долго пробыли тут, чтобы я поняла: я никогда в жизни не буду учиться с этими людьми в этом колледже! — отрезала я, продолжая тянуть ее к выходу.

Когда мы дошли до машины, мама взорвалась.

— Да что на тебя нашло? Я в жизни не видела, чтобы ты так отвратительно себя вела!

— Мам, я не собираюсь поступать в Пьедмонт, — повторила я уже спокойно. — Я никогда не позволю себе впутаться в этот безумный проект.

Подвернулась третья прекрасная возможность сказать правду. Я подача документы в Пьедмонт, потому что у меня духу не хватило подать документы в тот вуз, в который я действительно хочу поступить и куда вы просто не позволите мне поступить. Вот что мне нужно было сказать.

Но я сдрейфила в третий раз, потому что я трусиха.