Одесская сага. Ноев ковчег - Юлия Артюхович (Верба) Страница 64

Сердце – как обоняние от постоянного резкого запаха – стало атрофироваться. Тевтонец, стальной рыцарь, закончил загрузку и перевоплотился. Теперь он состоял из устава, циркуляров и правил. Он не делал различий между своими и чужими, а действовал согласно инструкции. Как положено. И не думал, просто выполнял, добиваясь, по инженерной привычке, идеального результата.

Каждый день Петька с головой окунался в чужие пороки и страсти – зависть, гордыню, страх и вспоминал те дни, когда он возился в машинном масле. И как тогда, – отмыться до конца было невозможно. Это человеческое дерьмо въедалось под кожу и волочилось облаком следом. Ему казалось, что и Женька чует этот запах чудовища, чуть брезгливо касается, когда он приходит домой, стремится скорее выскользнуть из объятий и под каким-нибудь предлогом уйти на кухню. И только Нилочка и Вовка бросались к нему навстречу радостно. Все маленькие дети любят родителей абсолютной, божественной любовью. Им все равно, кто их папа, – спившийся урод, мразь, бросившая их на улице, жирная гнида, ворующая у нищих, или жестокий убийца. Он для них все равно лучший на свете. Это было последнее, что помогало майне либе Питеру не сдохнуть внутри чекистского Левиафана, и единственное, что отравляло его серое служебное существование.

Система его не сломала, а поглотила. Он варился в ее соку до середины 1939 года. А потом она его смачно выплюнула. Так он наивно думал.

Приказом НКВД СССР 8 мая 1939 года начальник отделения 3 отдела УНКВД Каменец-Подольской области был уволен в запас согласно статье тридцать восьмой.

38-я статья об увольнении начальствующего состава из кадров и действующего резерва Главного управления государственной безопасности была особой. Это не выслуга сроков, не болезнь и не переброс на более важный участок или, упаси боже, служебное несоответствие. Это особые причины, «отдельные случаи», как аккуратно назвали их составители. Особых причин было всего три. Одна другой страшнее:

а) приговор суда или решение Особого совещания при НКВД СССР;

б) арест судебными органами;

в) невозможность использования на работе в Главном управлении государственной безопасности.

У Петра Ивановича Косько был пункт В.

Репрессии тридцать седьмого, а затем тридцать восьмого были такими массовыми, бессмысленными и беспощадными, что назревал бунт. Как загнанное в угол, обезумевшее от страха животное внезапно вцепляется в горло более сильного и страшного соперника, так и советский народ, особенно за пределами больших городов, содрогаясь от ужаса, уже дошел до той черты, что был готов к восстанию. Это почуяли и в НКВД и, чтобы снять напряжение и выпустить пар… заявили про перегибы на местах и устроили чистку в органах. Под нее со своей немецкой дотошностью и пунктуальностью во всем – от отчетов до расстрелов – и попал Косько. Он не водил особой дружбы с коллегами, не интриговал, не заискивал и не выслуживался.

– У-у-у, свинцовожопый, раздавит и не заметит, – жаловался по пьяни его зам, – ни эмоции, ни реакции.

Вот и пошел он первым в запас с порицанием и понижением с лейтенанта обратно в младшие.

Петька пришел домой, обнял детей, разулся, сел за стол и спокойно и ровно сообщил, что они возвращаются домой.

Женька подпрыгнула: – Домой?! Правда домой? В Одессу! Слава богу!..

И, поймав колючий взгляд Петьки, осеклась: – Слава партии и чуткому руководству!

– Не ехидничай. Вещи собирай. Меня уволили. В запас. Младшим лейтенантом.

– Как уволили?! Как так можно? Просто вышвырнули и все? За что? За то, что ты им все планы перевыполнял? Под пулями ходил? Банды ликвидировал?!

Петька стукнул ладонью по столу.

Со звоном, перелетев через тарелки, грохнулась на пол ложка.

– Хватит! Вещи собирай!

Женька скинула с плеча полотенце, подошла и наклонилась к Пете:

– Ты, милый, не стучи. А то я же тоже могу сказать: «Хватит», и вещи свои ты соберешь и к любимой маме жить пойдешь. Не в церкви венчаны. Уволили? Пойди за дом, постреляй, пар выпусти. А на меня тут стучать не надо! – Она выдернула из пачки беломорину, прикусила и, швырнув на стол полотенце, вышла в сад.

– Дура! – шепнул Петя в тарелку.