Капут - Курцио Малапарте Страница 63
Капут - Курцио Малапарте читать онлайн бесплатно
Генерал Шоберт улыбался, хотя тень смерти уже нависла над ним, легкая, как паутина, тень; он, конечно же, чувствовал ее неосязаемое прикосновение, он, конечно же, знал, что погибнет через несколько дней в пригороде Киева, что в собственной смерти проявится тонкое венское изящество, видное по несколько фривольной элегантности его манер (он наверняка уже знал, что умрет через несколько дней, приземляясь на своем маленьком летательном аппарате, «стрекозе», на киевском, недавно захваченном аэродроме: колеса его самолета, коснувшись поля аэродрома, наткнутся на мину, и он вознесется в букете алых соцветий неожиданного взрыва; только голубой его платок с вышитыми белым инициалами упадет невредимым на траву аэродрома). Генерал фон Шоберт относился к старой баварской знати, для которой Вена была не чем иным, как любимым прозвищем Мюнхена. Что-то одновременно моложавое и отжившее, несколько démodéе, было в его аскетическом профиле, в ироничной, печальной улыбке, в странной, прихотливой меланхолии в голосе, которым он говорил мне в Бельцах в Бессарабии: «Hélas! Nous faisons la guerre à la race blanche» [204], которым он говорил в Сороках на Днепре: «Wir siegen unsern Tod. Мы побеждаем свою смерть». Он хотел сказать, что последним, высшим триумфом немецких побед будет смерть германского народа, что немецкая нация завоюет своими победами собственную смерть. В то утро он смотрел, улыбаясь, на колонну танков, рассыпавшуюся веером по равнине под Киевом, а по краю той дюреровской гравюры было начертано старым готическим письмом: «Wir siegen unsern Tod».
Танки с десантными отрядами уже зашли далеко в глубь пустынной равнины (после первых перестрелок глубокая тишина опустилась на бескрайние пшеничные поля, на травы, прихваченные первыми осенними заморозками; казалось, русские оставили поле боя и бежали за реку; стаи больших птиц вылетали из зарослей акации, серые воробьи вспархивали со щебетом над лугами, их крылья поблескивали в восходящем солнце; с далекого озера поднималась, медленно взмахивая крыльями, пара диких уток), как вдруг из далекого леса показались черные точки, потом еще и еще, они быстро двигались, пропадали в кустах, появлялись ближе, мчались бегом навстречу немецким танкам.
– Die Hunde! Die Hunde! Собаки! Собаки! – со страхом кричали солдаты. Ветер доносил злобный заливистый лай, лай преследующей лису своры. Перед лицом неожиданной атаки собак танки стали двигаться зигзагом и бешено палить из пулеметов. Десантники остановились, заколебались и, охваченные паникой, бросились врассыпную. Треск пулеметов долетал отчетливый и сухой, как звон стекла. Собачий лай вплетался в бешеный рев моторов, слышались крики, приглушенные шелестом травы на ветру: «Die Hunde! Die Hunde!» Вдруг донесся глухой звук взрыва, потом другой, еще и еще, два, три, пять танков взлетели на воздух, сверкающие куски стали разлетались в высоких фонтанах земли.
– Ах, собаки! – сказал генерал Шоберт и провел рукой по лицу. (То были «противотанковые собаки», приученные русскими искать еду под днищем танка. Их приводили на передовую, зная о неминуемой танковой атаке, не давали есть день или два, а как только немецкие танки появлялись из леса и рассыпались веером по равнине, русские кричали: «Пошел! Пошел!» – спускали с ошейников голодную свору, и собаки с набитым взрывчаткой тючком и стальной контактной антенной на спине мчались, голодные и быстрые, навстречу стальным монстрам, надеясь на кормежку под их брюхом, и танки взлетали на воздух.)
– Die Hunde! Die Hunde! – кричали немцы.
Смертельно побледнев, с печальной улыбкой на обескровленных губах, генерал фон Шоберт провел рукой по лицу, взглянул на меня и сказал уже потухшим голосом:
– Oh! Pourquoi, pourquoi? Le chiens aussi! [205]
С каждым днем немцы становились все более жестокими, охота на собак проходила с безжалостной ненавистью, а старые казаки смеялись и хлопали руками по коленям. «Ах, бедные собачки!» – говорили они. Ночью лай разносился по черной равнине, приглушенная возня слышалась под заборами в огородах. «Кто идет!» – кричали немецкие часовые странными голосами. Мальчишки вскакивали с постелей, тихонько открывали дверь и звали в темноту: «Иди сюда, иди сюда».
Однажды утром я сказал ефрейтору из Мелитополя:
– Когда вы их всех перебьете, когда в России не останется больше собак, русские мальчишки станут бросаться под ваши танки.
– А, все они одной породы, – ответил он, – все сукины дети.
– I like Russian dogs, they ought to be fathers of the brave Russian boys [206], – сказал Вестманн.
Летние ночи
После нескончаемой зимней ночи, после холодной и ясной весны пришло, наконец, лето, теплое и робкое, дождливое финское лето, лето с запахом и вкусом кислого яблока. Приближался kràpuja, раковый сезон, и первые сладкие раки из водоемов Финляндии, лакомство северного лета, уже красовались на блюдах, а солнце не заходило вовсе.
– Надо же было приехать в Финляндию, чтобы найти здесь испанское солнце! – говорил граф де Фокса, глядя ночью на солнце, цветущее на плоскости горизонта, как герань на подоконнике. Светлой ночью девушки Хельсинки выходили на прогулку в зеленых, красных и желтых платьях с белыми, припудренными лицами, с завитыми горячими щипцами и надушенными одеколоном «Тео» волосами, неся на лбу тень от хлопчатобумажной шляпки с хлопчатобумажными цветами от Стокманна. Девушки города Хельсинки шагали по аллеям Эспланады и поскрипывали хлопчатобумажными туфельками.
Слабый запах моря долетал из глубины Эспланады. На гладкие, светлые фасады зданий опиралась легкая тень от деревьев, тень такого светлого зеленого цвета, как если бы деревья были стеклянными, а молодые выздоравливающие солдаты с забинтованными головами, с подвязанными верхними и распухшими от бинтов нижними конечностями сидели на скамейках, слушая оркестрик из кафе «Рояль», и смотрели в небо, небо из голубой бумаги, примятой морским бризом по кромкам крыш. Витрины магазинов отражали леденяще металлический, призрачный свет северных белых ночей, птичьи трели налагались на него мягкой, теплой тенью. Зима далеко, она уже не более чем воспоминание, но что-то зимнее еще оставалось в воздухе, возможно, белый свет, подражающий снежным сияниям, а может, это воспоминание о растаявшем снеге задержалось в теплом летнем небе.
Начались country parties, загородные вечеринки, на вилле посла Италии Винченцо Чикконарди в Кранкулле. (Сидя возле камина – у ног свернулся дряхлый верный Рекс, за спинкой кресла стоит сумасшедший старый слуга, истукан с выпученными глазами, – Чикконарди говорил по-неаполитански с сильным берлинским акцентом (такова была его манера говорить по-немецки) с послом Германии фон Блюхером, сложив руки в молитвенном жесте и скривив рот, несколько стесненный нависшим над ним бурбонским носом. В Чикконарди мне импонировал контраст между ироничностью, холодной неаполитанской флегмой и стремлением к славе и власти, оно читалось в массивных барочных формах его слишком крупного черепа, лобной кости и ноздрей. Сидевший перед ним высокий, худой, сутуловатый, с коротко стриженными седыми волосами и с испещренным морщинами, бледным до голубизны лицом фон Блюхер слушал его слова и монотонно поддакивал: «Ja, ja, ja». Время от времени Чикконарди поглядывал в окно на гуляющих под дождем гостей и на фиолетовую шляпку мадам фон Блюхер, которая диссонировала с фоном зеленой березовой рощи, как диссонировала бы скрипка Ренуара с зеленым пейзажем кисти Мане.) Началась пора званых ужинов на берегу озера в Фискаторпе, где присутствовали посол Румынии Ноти Константиниди и мадам Колетт Константиниди, граф де Фокса, Дину Кантемир, Титу Михайлеску; началась пора вечеринок в посольствах Испании, Хорватии и Венгрии. Начались долгие послеполуденные сидения в открытых кафе в конце Эспланады или в баре «Кемпа» с советником Рафаэлем Хаккарайненом и с музыкантом Бенгтом фон Тёрне; начались прогулки по тротуарам Эспланады под кронами деревьев, густо населенных птичьим народом; начались долгие созерцания гребней волн в виде белых улиток на зеленой воде с веранды шведского яхт-клуба, располагавшегося на островке, что бросил якорь посреди порта. Изысканные уикенды в загородных домах, на берегу озера или на морском берегу в Барёсунде, или на виллах, которые гордые французы назвали бы замками, а скромные финны зовут просто шато; на самом деле это старые оштукатуренные сельские дома из дерева в неоклассическом стиле, навеянном Энгелем, с фасадами дорического ордера, покрытыми легким налетом плесени. Начались беззаботные дни на вилле архитектора Сирена, автора проекта дворца парламента в Хельсинки, его вилла построена на островке Бокхольм; на рассвете мы отправлялись собирать грибы в рощу из серебристых берез и красных сосен или ловить рыбу между островами Свартё и Стремсё, где в ночном тумане звучало жалобное мычание пароходных сирен, а чайки кричали хриплыми детскими голосами.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments