Гибрид - Игорь Беляев Страница 63

Нельзя сказать, что в нашей обыкновенной жизни не бывает происшествий. Еще какие бывают! Однажды в комнату к дяде Мите постучались какие-то военные и сказали, что им приказано установить телефон. От этого странного сообщения дядя Митя чуть не свалился со своего дивана. Но военные сказали, что от него ничего не потребуется, и они справятся мигом.

На вопрос, кто приказал, солдат ответил как положено:

— Не могу знать!

— Но ведь это… «вертушка»?

— Так точно — спецсвязь!

Я внимательно осмотрел это нововведение в комнате дяди Мити.

И сказал откровенно — никакая это не «вертушка». Самый обыкновенный телефон. Только почему-то без диска. И вертеть тут нечего.

— Мальчик, ты не прав, — растерянно мямлил дядя Митя. — По этой «штуке» можно позвонить даже Господу Богу. Я знаю, что говорю.

Если тебе ставят «вертушку», это может быть очень хорошо, а может… таки совсем плохо. Потому что когда «вертушку» снимают, значит, ты уже покойник.

Ничего себе шуточка в будний день!

Телефон теперь висел на стенке и молчал. Потому что дядя Митя не знал, кому можно позвонить в Чкалове. Он и сам себе позвонить не мог, потому что ему забыли сказать номер его телефона.

Жизнь катилась своим чередом, а телефон не фурыкал. Только шипел, если снять трубку. Мы иногда снимали, даже дули в нее, но телефон молчал.

Дядя Митя даже пошутил, что у него есть прямая связь на тот свет. Но никто не засмеялся среди наших. Дядю Павлушу эта шутка вообще чуть было не довела до обморока.

Он тут же побежал в свою комнату и накапал тридцать капель валерьянки. В нашем доме все считали, что валерьянка помогает в любых случаях.

Как-то раз, когда тетя Маша с дядей Павлушей уже пришли из театра, а мы уже почайпили и спать ложились, прибежал дядя Митя с выпученными глазами и сказал, что с ним такое приключилось, что без стакана водки и рассказать нельзя.

— Простите меня, но вы в неглиже, — заявила тетя Маша.

Действительно, дядя Митя примчался с улицы в своем турецком халате и даже без трусов.

Что человеку мог потребоваться среди ночи стакан водки — в это еще можно было поверить. Но в ту околесицу, какую он понес дальше, — совершенно невозможно. Он кричал что-то несусветное:

— Мамочка родная, прости меня, Господи. Светопреставление! Не обижайтесь на меня, дурака, ради Бога, но это абсолютная правда. Честное пионерское — ни капельки не вру.

Он сломал руку в пионерском салюте.

— Чистая правда — или век свободы не видать! Позвонил!

Ни с того ни с сего — Сам позвонил!..

Наконец ему влили полстакана разбавленного спирта, усадили за стол и даже дали закусить.

Дальше передаю рассказ слово в слово, хотя до сих пор сомневаюсь, что это правда и не приснилось дяде Мите спьяну.

— Дайте мне что-нибудь в руки! Ну хотя бы щетку!

Я принес из передней сапожную щетку.

— Лежу я себе на диванчике, отдыхаю. Ну выпил на ночь рюмочку, чтоб покрепче заснуть. Ну вот столечко! Больше не было — истинный крест!

И дядя Митя перекрестился левой рукой, потому что правая была занята щеткой.

— Звонок… Я сначала не пойму, в чем дело. Звонок гремит так, что всю улицу разбудить можно. Снимаю трубку. Шипение. А потом такой тихий, хрипловатый голос, как будто из соседней комнаты: «…Здравствуйте, дарагой! — Пауза. — Нэ разбудил? — Пауза. — Прошу прощения, раньше нэ мог. Занят был. — Пауза. Узнаёте, кто говорит?» Я, конечно, подумал, что меня какой-то черт разыгрывает! Но, понимаете, «вертушка» среди ночи. Кому в голову придет? Никите Богословскому? Так его же в Чкалове нет. Голова пошла кругом… «Товарищ Сталин говорит. Ха-ха-ха, он самый. Решил с вами, Дмитрий Аркадьевич, повечерять…» Какой черт повечерять? Ночь на дворе! Но я молчу как воды в рот набрал — задыхаюсь! «…Ви воды випэйте. Нам нэ к спеху. Я подожду». — Хватаю стакан с тумбочки. Там чаю на донышке. Делаю два глотка и говорю: «Слушаю вас, товарищ Сталин? Горло что-то пересохло». — «У меня тоже бивает с утра горло… Вот решил с вамы поговорить по одному важному делу… Почему вам звоню, а не в абком? Потому что увэрен, ви мне скажете правду, всу правду».

Дядя Митя манипулирует щеткой, как будто это в самом деле телефонная трубка. На его лице уже видны следы гуталина.

— Хочу назвать его «Иосиф Виссарионович», но не могу выговорить, понимаете?

Наши все молчат, и я молчу. Разве можно расспрашивать человека в таком состоянии?

«…Как устроились? Как снабжение? Нэ голодаете?» — «Все хорошо, товарищ Сталин. Выдали карточку, отовариваюсь». — «…Я понымаю — трудно. Сейчас всем трудно. Придется немножко еще потэрпеть. Скоро все наладится». — «Как на фронте, товарищ Сталин? Все переживают. Ведь по газетам не все можно понять!»

— Ну, это вы абсолютно зря про газеты, — встревает дядя Павлуша. Это вам еще боком выйдет…

— Ничего не выйдет! Не обиделся. А наоборот, поддержал: «…В газетах много вранья. Глупого вранья. Народу надо говорить правду. Трудные пока дела. Немец хочет отыграться, взять Сталинград. Но мы ему этого нэ позволим…» — «Абсолютно, товарищ Сталин. Мы стеной встанем…» — «…Нэ надо лозунгов. Надоели эти лозунги. Вам нэ нужно повторять всакие глупости. Кстати, что ви сейчас пишите? Что-то я давно нэ читал ваших фэльетонов?» — «Не до фельетонов сейчас». — «…Это ви напрасно так говорите. Народу нужен сейчас хороший фэльетон. А то совсем грустно получается. Ви напишите. А если в редакции не примут, пазваныте мне. Я паправлю таварищей. Думаю, что аны меня послушают. А в театре, что за репертуар в этам Чикалове?» Я сказал, что в театре идут пьесы патриотического характера. «Парень из нашего города» и другие на военные темы.

— Очень правильно сказали, — подхватилась тетя Маша.

«…А как насчет класыки?» — спрашивает вдруг товарищ Сталин. «Классика сейчас не в моде», — говорю я. «…Напрасно. Класыка всыгда в моде. Сейчас народу очен нужен Шейкспир. Передайте таварищам. Особенно комэдии. Если народ будет смеяться, мы скарее победим этого Гитлэра… У Гитлэра, по-моему, плохо с юмором. Совсэм плохо. Иначе бы он нэ сделал такой глупости и нэ пошел би на Россию. Тоже мне, Наполеон хренов! Я посовэтовал товарищу Ефимову нарысовать карикатуру, па басне Крылова „Слон и моська“. Пасмотрым, как у него палучится…»