Вихри перемен - Александр Лапин Страница 63

– Нурсултан Абишевич поставил перед нами задачу – растить новые казахские кадры!

И что тут началось! Турекул, как истинный коммунист, встрепенулся петушком, поднял голову от стола. И начал поливать, накатывать на него:

– Как? Да вы там что, не понимаете – Казахстан силен дружбой народов. А она опирается на великое учение об интернационализме. Еще Маркс писал об этом в своей великой книге…

Ну, и дальше по тексту передовиц газеты «Правда» середины пятидесятых годов. Амантай старался не спорить с отцом, соображая, что старик действительно как бы остался в своем времени. И ничегошеньки не понимает в той великой миссии, в том важном историческом деле, которое творится на его глазах. В создании первого в истории собственного казахского государства.

Странное дело, даже здесь, казалось бы, в такой дальней стороне, где жизнь замерла и застыла, политика в это время не отпускала людей. У них в деревне даже образовался некий клуб. Сидя на лавочке, старики часами обсуждали то или иное событие. Ну, точь-в-точь как у Ильфа и Петрова.

Конечно, когда разваливался «союз нерушимый», местные коммунисты сильно растерялись. Но на то они и старая гвардия, чтобы не сдаваться. И Амантай, каждый раз заезжая домой, видел, как отец ранним утром встает, собирается, одевается в свой старинный, потертый костюм, начищает ботинки и, торопливо перехватив бутерброд на ходу, а второй завернув в газету, мчится на остановку автобуса – ехать в Усть-Каменогорск. На какое-нибудь партийное собрание. Возвращается поздно вечером. Возбужденный, полный новых идей. А утром следующего дня снова на ногах. Надо донести идеи партии до масс.

И вот он уже на мехдворе – беседует с трактористами и ремонтниками, которые маются от безделья. Но все еще по привычке приходят на работу, хотя им уже давным-давно не платят ничего.

Такой вот он. Его отец. Не хотел сдаваться…

И вот отца нет. Амантай скользнул взглядом по лицу своего помощника и как-то бочком, бочком начал отходить от него в сторону, не в силах до самой глубины души сразу осознать смысл происшедшего.

А смысл заключался в том, что, несмотря на все их нынешние разногласия с отцом, их связь была намного крепче, чем он сам себе представлял. Не зря люди говорят о голосе крови.

В эти минуты Амантай почему-то вспомнил, как отец впервые в четыре года посадил его на лошадь. И вновь нахлынуло то ощущение ужаса и радости, которое сопровождало это событие, когда лошадь – живое, горячее существо, пошла, задвигалась под ним.

Теперь он в растерянности стоит в огромном фойе дворца и никак, никак не может понять, что же ему теперь делать. Куда бежать? Кому звонить? Как совместить в душе этот огромный, роскошный, полный солнца мир с видимыми отсюда улицами и панорамой гор, с затерянным среди безбрежных степей и лесов мирком его малой родины. Там, где сейчас в долине, у реки лежит на столе маленький сухой старичок. И это его отец. Ата!

И неожиданно для себя Амантай чувствует, что внутри него растет, поднимается, хватает за глотку нечеловеческий кашель. Вот он поднимается кверху и прорывается наружу хриплым рыданием. Лицо Амантая подергивается, нижняя челюсть подрагивает. И он никак, ну никак не может справиться с тем, что выворачивает его изнутри.

Чтобы никто не видел этого, он быстро идет по фойе. Заскакивает в туалет. И уже тут, вдали от человеческих глаз, дает себе несколько минут…

* * *

Синий «вольво», взятый у акима в областном центре, быстро домчал его до Жемчужного. Полусонная деревня его детства была все такой же. Это там, в большом мире, происходили великие потрясения. Здесь все как всегда. Тянулись по утренним улицам выгоняемые на пастбище домашние буренки, приветствовали утро петухи.

Ворота их двора открыты настежь. Это значит только одно. В доме покойник.

Но когда он открывает дверь и входит в комнату, которую в городе называют гостиной, то обнаруживает, что, несмотря на раннее утро, в комнате имеются люди. Несколько седых аксакалов, скромно разместившись на стульях и креслицах, сидят по углам.

«Видимо, это они исполняют “кузету” – обычай, связанный с охраной умершего. Его нельзя оставлять одного! – механически думает Амантай. – Таков закон предков. И их почетная обязанность его исполнять».

Он оглядывается и, наконец, видит на столе сухое, одетое в парадный костюм тело. Отец с закрытыми глазами и желтоватым будничным лицом выглядит просто спящим маленьким человечком.

Амантай недолго пристально вглядывается в родные черты. «Где же ты теперь, ата? Куда ты ушел?»

Он уже готов подойти, обнять отца, но кто-то сбоку трогает его за рукав. Он оборачивается. И видит, что перед ним стоит дядя Марат.

Много воды утекло с тех пор, как Амантай начинал у него самостоятельную жизнь. Сейчас дядя на пенсии. Новые люди теснят старую советскую номенклатуру. Дядя весь седой и сгорбленный. Но еще держится молодцом. Глаза его молодые и дерзкие выдают правду жизни – стареет и изнашивается только тело, душа остается всегда молода.

Он обнимает Амантая. И так они стоят с минуту. Откуда-то сбоку появляется мать. Она вся закутана в платок. Мягкая, полная, податливая. Амантай утопает в ее объятиях. И в слезах.

Подходят и старики. Среди них есть не только местные. Приехали седобородые и из других сел. Проводить в последний путь друга и товарища.

Что тут можно сказать в утешение? Ровным счетом ничего.

Уже через несколько минут на кухне у матери они пьют свой сладко-горький чай. И разговор, начавшийся с рассказа о последних днях отца, плавно перетекает на заботы и хлопоты. Дядя Марат выражает советскую точку зрения, которой придерживаются и товарищи отца – коммунисты.

– Я думаю, Турекула надо похоронить как партийного работника, по совести. Ведь это было дело его жизни. В красном гробу. Поставить памятник. Я уже заказал в столярном цехе.

Амантай, к которому он, в сущности, и обращается, отпивает горячий чай и по привычке согласно кивает – да, да. Он еще до конца не понимает, что его слово теперь решающее. Он старший в роду.

Но тихая, обычно молчаливая мать Бибигуль, хотя и не садится за стол к мужчинам, на этот раз неожиданно даже для него, сама вступает в разговор:

– Мулла сказал, что надо хоронить его по нашим мусульманским обычаям. Хоть он и был партийным секретарем, но он все равно был мусульманином. Обрезанным мусульманином! – добавляет для веса она.

– Какой еще мулла? – спрашивает ошеломленный сын. – Откуда у нас мулла? Их у нас сроду не было!

– А! – машет рукой дядя. – Объявился тут один самозванец. Народ мутит.

А мать снова добавляет:

– Не самозванец он. Уважаемый человек – твой одногодок, учился в параллельном классе. Может, помнишь его, Аманчик, Баймена Ермухамедова?

Амантай отыскивает в потайных кладовых памяти хлипкого, очкастого ботаника Баймена и удивляется.