Танго в стране карнавала - Кармен Майкл Страница 62

Однажды мы гуляли по Лапе, и вдруг нас окружила банда уличных подростков, вооруженных отвертками. Я страшно перепугалась и заговорила:

— Все нормально, мы свои, местные. Мы знакомые Фабио…

Кьяра прямо-таки покатилась со смеху:

— Заткнись, идиотка. Не позорься.

С этими словами она просто растолкала мальчишек. Нас пропустили, и всю дорогу, пока мы шли по Лапе, Кьяра все повторяла, передразнивая мой голос:

— Ах, все нормально… Ах, я знакома с Фабио… Да кто такой твой Фабио? Что он вообще понимает в жизни?

Она могла гулять по самым опасным кварталам Рио, не подвергаясь ни малейшему риску. Ее защитой было ее безумие.

Она очень сильно изменилась со времен капоэйристки Кьяры, и этот факт не ускользнул от внимания окружающих. Но саму Кьяру это ничуть не беспокоило. Ей было неинтересно, что о ней думают окружающие. Она просто жила, как жила.

Будучи моей ближайшей подругой в Рио, Кьяра повлияла и на мою собственную жизнь. В частности, наш круг знакомств и выбор мест, куда можно было бы сходить вместе, резко сузился и кардинально изменился. Согласно ее новым взглядам все места, кроме фавел, были скучными и пресными (за исключением Лапы), а все, кто жил не в фавеле, занудами и снобами. Это означало, что отныне для нас были закрыты рестораны, клубы, парки, байру с приличным и легальным жильем, не говоря уж о вечеринках у Густаво и Карины и, вообще, любого вида событиях и праздниках в Санта-Терезе. За чертой остались даже художники и музыканты. Целыми днями слышалось только «Катра то», да «Катра сё», пока меня не начало тошнить от этого. Хорошо еще, что жители фавел, благодарение Богу, не гнушались ходить на пляж. Если бы не это, Ипанема тоже могла угодить в черный список.

— А как же капоэйра, что с ней? — спросила я Кьяру однажды.

— Капоэйра умерла.

— Что случилось?

Кьяра отвернулась, слишком надменная и упрямая, чтобы пускаться в объяснения, но потом снова посмотрела на меня с таким видом, как будто решила: если сейчас выскажется, можно будет больше об этом не думать.

— Я училась, и училась, и училась ей, пока она не умерла. Я этого не хотела. Я так старалась найти во всем это смысл, но, чем больше я училась, тем больше смысл ускользал.

Я выторговала еще десять минут «Змеек и лесенок», успела увидеть, как Клео сажают в психушку (мне вспомнился Макмёрфи из «Полета над гнездом кукушки»… подготовка к лоботомии). Досмотрев, мы вышли из дома и стали спускаться по южной каменной лестнице Травесса Касьоно — по кратчайшему пути до байру Глория.

Церковь Славы Богородицы — элегантная, белоснежная, в стиле барокко, типичное здание колониальной эпохи — примостилась на холме с другой стороны Руа да Лапа, которую соединяла с нижним городом крутая, извилистая булыжная улочка. Округлые холмы Рио-де-Жанейро служили отличным естественным фоном для архитекторов, создававших церкви, и с высот Санта-Терезы до сих пор еще можно любоваться элегантными белоснежными шпилями. В старину они служили своего рода маяками измученным путешественникам, пробиравшимся сквозь заросли джунглей на лошадях и быках, указывая, что впереди, возможно, деревушка, кров и ночлег. Ну а ныне все долины между холмами заполнены бесконечными жилыми кварталами дешевой застройки.

К северу от церкви дорога спускалась сквозь череду аккуратных садов и памятников: памятник открытия Бразилии, обелиск в честь морского сражения при Риакуэлло, потом площадь Парижа, прямоугольный парк с обилием прудов, фигурно подстриженными растениями и античного вида скульптурами, явно навеянный образами сада Тюильри.

Иногда мы ходили на площадь Парижа по воскресеньям, после открытого рынка Глория, где лакомились кокосами и жаренными в масле мясными пирожками. Правда, Фабио предпочитал тенистые дорожки Пассейу Публику, парка, расположенного по диагонали от Лапы. Площадь Парижа он считал безвкусицей и китчем, зато там, по крайней мере, не воняло, как в переполненном сортире. Чтобы занять место на скамейке в Пассейу Публику, нужно было выдержать настоящий бой, а если все же удавалось отвоевать этот кусок засаленной деревяшки, вас тут же со всех сторон облепляли какие-то настырные люди, от попрошаек, требующих денег, до сумасшедших полуголодных философов, одолевающих присевших своим бессвязным бредом.

— У всего этого есть душа, — объяснял Фабио.

— Сегодня воскресенье, — парировала я. — Не слишком ли много чужих человеческих душ для воскресенья?

От площади Парижа открывался вид на деловой центр Рио-де-Жанейро, где великолепные здания в стиле ар-нуво соседствовали с многоэтажными коробками и транспарантами в сорок этажей высотой, на которых супермодель Жизель Бюндхен рекламировала мобильные телефоны.

У Режины имелся мобильный телефон. Это было весьма необычно для женщины ее социального положения, но все дело в том, что звонки нужны были ей для работы. Она хранила его в громадном своем розовом лифчике для кормящих матерей, рядом со скомканными бумажными деньгами и наркотиками. С Кьярой они познакомились как-то ночью в Лапе — сказалось редкостное умение Кьяры повсюду, куда бы она ни пришла, просеивать и разбрасывать нормальных, уравновешенных людей до тех пор, пока рядом с ней не оставались самые отпетые маргиналы. Они с Режиной немедленно стали закадычными подругами.

У Режины, двадцати шести лет, ВИЧ-инфицированной, матери-одиночки, было трое детей и — за все время, что я ее знала, — никакого следа отцов поблизости. Что еще? Она была черной и красавицей. Пару недель мы ее не видели — после того как она вытрясла у нас тысячу реалов, чтобы расплатиться с долгами по наркотикам. Некоторое время Кьяра ее избегала, считая, что, возможно, проблемы у девушки возникли из-за нас и, если мы оставим ее в покое, все рассосется. Проблемы, однако, никуда не делись. Густаво требовал, чтобы мы держались от нее подальше, Фабио тоже слушать не хотел обо всем этом. Он слишком давно крутился в Лапе, чтобы верить, что мы каким-то образом можем исправить хоть что-нибудь.

Когда мы добрались до церкви, обнаружилось, что нас поджидает молодой человек. Он оказался новым дружком Режины и был знаком с ней меньше, чем мы. Когда он открывал нам калитку, руки у него слегка дрожали. Кьяра сердечно поздоровалась с ним, они расцеловались. На вопрос, что у них стряслось, парень только помотал головой:

— Спросите лучше Режину.

Он велел нам обождать и быстро потрусил вниз по каменной лестнице; на мгновение притормозив внизу, он еще раз крикнул, чтобы мы ждали и никуда не уходили.

Мы уселись на ступеньки и смотрели, как по парку темными тенями слоняются бездомные, готовясь устраиваться на ночлег, потому что тяжелая влажная ночь уже сгущалась, а в воздухе зазвенел оглушительный хор цикад.

Ситуация с Режиной была непростой. Несмотря на все, казалось бы, наличествующие приметы, она не была типичной жертвой маргинализации. Для начала, она была деловой женщиной, причем вполне преуспевающей. Она заведовала в Лапе филиалом одной из наркобанд, поддерживая тесную связь с наркодилерами, которые сбывали товар на Жоаким Силва, прикрываясь торговлей напитками в алюминиевых банках. Признаюсь, известие о Режининых долгах меня просто огорошило. Мне всегда казалось, что у кого у кого, а у нее с деньгами всё в полном порядке. Она мгновенно производила подсчеты в уме, считала деньги, как банковский кассир, и разбиралась во всяческих платежах и поступлениях денежных средств даже лучше, чем большинство бухгалтеров. У Режины имелись портфолио на клиентуру, разветвленная сеть поставщиков (ей помогал брат, он же ее заместитель), кроме того, она еще давала деньги в рост. Подкупить полицию было нетрудно, так что основным риском в ее бизнесе было отслеживание поставок. Маржа была низкая, но дело спорилось — и навар получался приличный, если учесть, что до основного источника товара было меньше десяти минут на такси, а свой бизнес она строила, предлагая сравнительно качественную наркоту по доступным ценам в самом сердце ночной жизни.