Дневник плохой мамаши - Кейт Лонг Страница 62

— Перестань. Думаю, ей правда очень плохо.

Кажется, папа немного обиделся. Откровенно говоря, он никогда не знал, что делать в таких случаях. И пришел-то только потому, что мама уговорила — может быть, это бабушкин последний день рождения, а ведь папа ей всегда нравился.

— Что же будет с ней после того, как ее выпишут из больницы? У Карен теперь и так забот полон рот — ты, да еще твой малыш, не хватало только сухоньких больных пенсионерок под боком. Как же быть?

— Как хорошо, что у нее случился инсульт именно здесь, — громко сказала Айви, схватив папу за руку, и кивнула бабушке. — Я говорю, как хорошо, что ты оказалась именно здесь. У тебя в палате столько цветов.

— Кровавых бинтов. — Бабушка сделала гримасу и показала на вазу с красными и белыми гвоздиками. — От них в жизни одни проблемы. Я уже сказала медсестрам, но они не хотят вынести их.

— Давай сделаем общий снимок, с Уильямом, тобой, мной и бабушкой на кровати, — сказала мама. — Стив, — она вручила ему фотоаппарат, — будь добр. — Мы с мамой уселись на кровать по обе стороны от бабушки, а толстого карапуза Уилла посадили к ней на колени. — Ну, мы готовы.

— Отлично. Улыбочку! Сейчас вылетит большая-пребольшая птичка!

— Плохой выйдет снимок, — сказала бабуся, закрыв глаза.

* * *

В другое время я бы обязательно стала волноваться из-за того, что бабуся такая молчаливая и мрачная, но что делать — меня явно не хватает на нее. В нашем доме полная неразбериха, и я разрываюсь на тысячу частей. Мне хочется наконец-то стать Хорошей Матерью, так что приходится справляться с самыми трудными проблемами самой. Кажется, будто наш дом постоянно сотрясают мощнейшие взрывы. Слава богу, она пока еще в больнице, но я езжу к ней почти каждый день. Шарлотта постоянно гоняет меня вверх-вниз по лестнице. Иногда мне кажется, будто я — свихнувшийся робот.

— Мама, мама, я все еще не влезаю в старые джинсы!

— Ты ведь полтора месяца назад родила. Потерпи, скоро влезешь. Перестань плакать. Лучше спускайся ко мне, попьем чаю.

— Мама, мама, у него пуповина отпала!

— Так и надо. Теперь вытирай ему животик поосторожней и старайся не задевать пупочек, когда будешь менять ему подгузник.

— Мама, мама, у него какашки слишком густые!

— Ничего страшного. Шарлотта, перестань волноваться из-за всякой мелочи!

— Мама, мама! Мама! Я забыла, как его купать!

— Шарлотта, Христа ради, это же просто! Возьми его и выкупай. Не бойся, у него не отвалится голова! Дай мне спокойно посмотреть новости, всего пять минут, это все, что мне нужно!

И так далее и тому подобное.

Поверить не могу, глядя, как же Шарлотта изменилась. Раньше она была такой чертовски независимой, а теперь ходит за мной хвостом. Хотя, если честно, мне это даже нравится. Нравится подсказывать ей, нравится, что она меня слушает. Она ловит каждое мое слово и постоянно просит рассказать о том, как она себя вела и что делала, когда сама была еще младенцем. Мы никогда еще столько не болтали друг с другом. Когда малыш впервые заболел, на Шарлотту было страшно смотреть. Она казалась такой беспомощной. Уилл подцепил желтуху. Я сказала ей, что это часто бывает у детей и что с ее сыном ничего не случится, но она все ныла и ныла — боялась, что он превратится в банан. Я уже начала подумывать, что у нее что-то не то с психикой. Но Шарлотта все же выкарабкалась из депрессии, и уже через два дня мы весело шутили по поводу ее изрядно увеличившейся груди. «Гляди, мама, — сказала она, прижав к своей внушительной груди один из старых бюстгальтеров, — такое впечатление, что его сшили для маленькой феи». Ну и смеялись мы в тот вечер! Честно говоря, она неплохо справляется. Конечно, мы будем еще ругаться — хотя бы по привычке, но мне кажется, будто теперь, когда Шарлотта родила ребенка, судьба подарила мне еще один шанс стать хорошей матерью.

* * *

Все вокруг считают, что я вполне справляюсь, но это не так.

У женщин много секретов. Теперь я понимаю почему. После родов кажется, будто все тело вывернули наизнанку, повесили сушиться на солнышке и забыли его там на неделю. Если бы остальные узнали, каково это — рожать, думаю, ни одна женщина не решилась бы забеременеть. Уж я-то точно не стану рожать по второму разу, ни за что, нет, Уиллу придется привыкнуть к тому, что у него не будет ни братика, ни сестренки. Боже мой, я уж и не говорю про сами-знаете-что — там дело обстоит еще хуже. Я до сих пор чувствую этот жуткий шов. Врач сказал, он со временем рассосется, но я не уверена. В ванне я иногда прикасаюсь к себе и чувствую, что это тело больше мне не принадлежит.

Грудь явно не моя. Теперь она превратилась в два мягких, мясистых мешочка с молоком. Если Уилл не хочет есть, у меня страшно печет в груди, приходится идти в ванную и сцеживать молоко в раковину, как будто я дойная корова. Молоко брызжет тонкой струйкой, это так странно.

И ребенок тоже очень странный. У него такие трогательные, вечно согнутые ножки и большой животик, и он часто не сводит с меня глаз, смотрит так пристально, будто читает мои мысли. Искренне надеюсь, что это не так. Писюлька у него ужасно смешная и похожа на носик чайника. Когда вытираешь его после того, как он покакал, как-то не верится, что однажды эта крошечная штучка превратится в настоящий большой член с выпуклыми венами и курчавыми волосами вокруг. Мама говорит, что он — просто ангел по сравнению со мной, просыпается всего раза два за ночь и тут же снова засыпает, когда его покормят, но мне страшно тяжело просыпаться посреди ночи и бежать к нему. Как людям удается подолгу не спать? Иногда я лежу без сна в темноте, все жду, когда он начнет плакать, и вот мне начинает казаться, что он просто читает мои мысли и потому просыпается.

Однажды — я об этом никому не рассказывала — он громко плакал в своей кроватке, а было полчетвертого утра. У него пучило животик, но я этого не знала. Мне тогда казалось, он нарочно кричит, чтобы меня позлить. Я взяла его на руки, а он продолжал вопить как резаный, и я сама задрожала от неудержимого желания встряхнуть его хорошенько. «Встряхнуть как следует, чтобы замолчал», — подумала я. И вдруг вспомнила папин совет. Но когда я положила его назад в кроватку, он сам громко отрыгнул и тут же перестал плакать. Все же я спустилась на кухню и налила себе чаю.

Он — чудесный малыш. Я зову его Уилл, мама — Уильям, для бабули он Билл, а иногда вдруг какой-то «Бонни Брид». Папа называет его «маленький гений». Теперь я легко могу поменять подгузник. Я пою ему песни группы «Оазис». Он набирает в весе, а сегодня, кажется, впервые улыбнулся. По крайней мере, так сказала мама.

Но я все равно не настоящая мать. Даю ему грудь, смотрю на его хрупкую головку и думаю: «А ведь я еще не люблю тебя». Нет, я ни за что не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось, если надо, голыми руками задушу огромного тигра. И все-таки внутри меня есть пустота, в которой, я подозреваю, должно обитать нечто большее, чем то, что я к тебе испытываю. Ведь ребенок должен не просто нравиться, верно?