Псы войны - Роберт Стоун Страница 62

Смеясь про себя, она нетвердой походкой вышла из комнаты и двинулась по коридору к келье, где спал Хикс. Рюкзак лежал рядом с ним; она взяла его, открыла и долго с удивлением смотрела внутрь. Рассеянно гладя пакет, она подумала, что он похож на ребенка, только доставляет меньше беспокойства. Это была глупая мысль, даже не смешная. Она встала и снова вышла в сад, где села на берегу, стиснув ладонями голову. Когда она подняла глаза, то увидела Дитера, стоявшего в дверях.

— Лучше не будет, — сказал он.

— Ты не знаешь, о чем говоришь. Занимайся своим делом.

Когда она снова подняла голову, он стоял на прежнем месте.

— Не будь у меня дури, я уже сходила бы с ума. Это просто ужасно, сумасшедший дом какой-то. Словно неделю не спала.

Его толстые губы в дебрях бороды растянулись в улыбке, которая сначала показалась ей необычайно жестокой, но, присмотревшись, она засомневалась, жестокость ли это.

— Но тебе хорошо, — сказал он. — Дурь у тебя есть.

* * *

Первую ночь Конверс и его сопровождавшие провели в гостинице под названием «Фримонт». Это было в горах, и через дорогу тянулся желтый склон, на котором паслось стадо герефордских коров.

Как только Конверс понял, что живет не последний день, он начал пить в честь этого. Пил он бакарди, потому что Данскин предпочитал ром.

Данскин и Смитти сидели на кровати и играли в шахматы на дорожной доске с крохотными пластмассовыми фигурками на штырьках. Данскин играл, не выказывая никаких эмоций; он сидел ссутулясь, выпятив толстый живот, ноги опустил на пол. Дышал он всегда шумно; несмотря на крупное сложение и очевидную силу, он не казался здоровым человеком.

Смитти мурлыкал что-то себе под нос, постукивал ногой и непрестанно облизывал губы.

— Шах… — устало сказал Данскин. — И мат!

Смитти широко раскрыл глаза. Взял своего попавшего в ловушку короля и посмотрел на доску:

— Как это, блин, случилось? Я даже не заметил.

— Шах и мат! — повторил Данскин.

Он смотрел, как Смитти водит королем по доске и наконец возвращает того на место.

— Подловил-таки, — сказал Смитти.

Данскин вздохнул.

Когда они встали, он ударил Смитти кулаком в зубы — мгновенным хуком справа, вложив в удар весь вес своей туши. Смитти даже не успел уклониться. От удара он отлетел назад и ударился спиной о стену. Он потрогал губы, сплюнул кровь и побрел в ванную. Данскин флегматично пошел за ним.

— Безмозглый ублюдок, надоели мне эти арестантские шахматы. Научись сначала играть.

Он повернулся к Конверсу, который наливал себе очередную порцию бакарди.

— Ненавижу такие шахматы, — объяснил он. — Ненавижу, как играют тюремные пташки. Видит только на ход вперед, ни соображения, ничего. Прямо как дите малое. — Он поджал губы, потом сказал резко и громко, так чтобы Смитти в ванной слышал: — Расчирикался, что твоя птичка! «А я вот так пойду! А я вот этак пойду!» С тобой играть, так сам дураком станешь.

Смитти вышел из ванной, прижимая полотенце к губам, и сел на кровать.

— Ты мне чертов мост расшатал.

— Вот невезуха-то! Почему бы тебе хотя бы раз в жизни не почитать какую-нибудь книжку по шахматам?

— Другие дерутся, когда проигрывают, — еле ворочая языком, проговорил Смитти. — Хренов Данскин — выигрывает, да еще бьет.

Данскин, пожав плечами, лег рядом со Смитти и раскрыл дорожный атлас государственных заповедников.

— Как по-твоему, где я научился играть? — спросил Смитти. — В тюряге и научился. И я в этом не виноват. — Он посмотрел на окровавленное полотенце. — К чертовой матери, больше в шахматы с тобой не играю!

Данскин оглянулся на Конверса:

— В шахматы играешь?

— Слаб я в шахматах, — ответил Конверс.

Данскин засмеялся.

— Ишь ты, слаб он, — сказал Данскин Смитти.

— Наверно, у меня склад ума не такой, не подходит для шахмат.

— Странно, — сказал Данскин. — Ведь ты же не глуп, да?

— Не глуп, — согласился Конверс.

Он заснул, сидя в кресле.

Проснулся он с ощущением, что проспал несколько часов. Кажется, прежде шторы на окнах освещало солнце, теперь же солнца не было. Голова трещала, хотелось пить; он лежал на полу.

Он попытался встать, но не смог. Повернул голову и увидел на лодыжках браслеты.

Горела одна из маленьких настольных ламп. Возле нее в светлом деревянном кресле сидел Смитти и беззвучно хихикал, глядя на него. Данскин, укрыв голову подушкой, лежал на кровати.

— Далеко собрался? — весело спросил Смитти.

— Хотел попить.

— Давай, иди попей.

— Ради бога, — сказал Конверс, — я же согласился поехать с вами. К чему эти штучки? Это совершенно лишнее.

— Если хочешь пить, иди пей. Я тебя не держу.

Конверс умудрился подняться на ноги и кое-как попрыгал в ванную.

— Так я разбужу всю округу.

— Насрать на всю округу, — ответил Смитти.

Конверс напился и ополоснул под краном лицо. Чтобы не упасть, он держался за раковину. Закончив, попрыгал обратно, в кресло в противоположном от Смитти конце комнаты.

На тонкой руке Смитти виднелся красный след от жгута; внутренняя сторона локтевого сгиба была черно-синей. Потемневшие глаза смотрели умиротворенно.

— Ты из Нью-Йорка? — спросил Смитти.

— Да, — ответил Конверс.

— Знаешь Йорквиль?

— Знаю.

— А «Клейвен» знаешь?

Конверс хорошо знал «Клейвен». Это был бар на Второй авеню, в котором он брал выпивку, будучи несовершеннолетним. В 1955 году на День святого Патрика его там поколотили, и там же он пытался закадрить Агнес Комерфорд, студентку, подрабатывавшую медсестрой в больнице Леннокс-Хилл. Ему стоило немалых усилий убраться от «Клейвена» как можно дальше, во всех смыслах.

— Нет, не знаю, — ответил он.

Как отвратительно было сознавать, что его держит в плену в каком-то калифорнийском мотеле завсегдатай «Клейвена».

— Я, между прочим, тоже был во Вьетнаме, — сказал Смитти. — Досталось мне там.

— Что произошло?

— Наступил на отравленный бамбуковый кол. Спросишь, больно было? Просто жуть! Зато комиссовали.

— Это хорошо, — сказал Конверс.

Смитти посмотрел через плечо на кровать и с удовольствием прислушался к астматическому дыханию Данскина.

— Скажи, голова-парень, да?

Конверс пробормотал что-то нечленораздельное.