Обнаженная натура - Владислав Артемов Страница 62

— Отравит?

— Ну что ты! Травят постылых старых мужей. У меня все по-другому. Сунет под машину, и — прощай, милый друг!..

— Пихнет, что ли? Из-за шахмат?

— Зачем пихать… Он же человек неплохой, герой-то… Сама как-нибудь задумается, зазевается, а тут сырой асфальт. Мгновенная красивая смерть. Прощальный взмах руки. Одинокая, слетевшая с ноги туфелька… Читатель растрогается, уронит слезу, а нам того и надо…

— Красивая смерть — это когда молния убивает, — посоветовала Надя. — А вообще-то плохая у вас профессия. Губите девушек…

— В расцвете лет, Надя, в самом расцвете… Как-то же надо на жизнь зарабатывать, милая. Я по-другому не умею. Читатель плачет, а мне — смех!

— А он кто у вас? Герой-то… Тоже повесть пишет?

— Да, — сказал Родионов. — Почему бы нет? Он влюблен в свою девушку, играет с ней в шахматы, злится на глупого обалдуя… А потом по-вечерам пишет свою повесть о любви…

— А в его повести герой тоже влюблен и тоже пишет повесть о любви!

— В которой главный герой тоже пишет повесть о любви, — подхватил Павел.

— Ох, лихо как получается! — восхитилась Надя и глаза ее заблестели. — Матрешка такая! И у всех у них одна и та же повесть…

— Одна и та же, Наденька.

— Нет. У вас профессия ничего, — передумала Надя. — Когда напишете, дайте почитать, ладно?..

— Ты же маленькая еще, не поймешь многого. И потом, я ведь на взрослых рассчитываю…

— Книгу надо писать так, чтобы ее могли читать дети! — резко перебила его Надежда.

— Дети, дети… — пробормотал Павел и задумался, пораженный убедительной простотой слов Надежды. Вспомнился недавний разговор с Ольгой, жаркий, ничем не закончившийся спор о соотношении свободы и меры в творчестве. «Читаешь, читаешь, эту твою классику, — с досадой обронила тогда Ольга, — и не знаешь, чем же они занимались в постели, все эти твои благородные девицы… Такое чувство, что лежали, как доски и отворачивали лицо в сторону…» И горячо вступившийся за классику Родионов как-то быстро увял, не найдя нужных, а главное, живых слов, сбился на скучную бессильную дидактику. «Ты говоришь, как завуч…» — перебила его Ольга и он замолчал.

— Дети, дети… — повторил Павел, не заметив, что Надежда уже тихонько выскользнула из комнаты. Он усмехнулся и покачал головой.

Дети в доме росли все как один крепкими, поджарыми, энергичными, шумно радуясь вольной жизни. Они как-то инстинктивно сбились в дружную тесную стаю, словно уловив дух времени, когда человеку в одиночку трудно выжить, когда все кругом разделилось на кланы, банды, группы, партии, землячества. Стаей уходили по вечерам к метро, возвращались с добычей, делились по-братски жевательной резинкой, этикетками и фантиками, расходились, устраивали по углам тайники и захоронки, о чем-то подозрительно шептались и договаривались.

Особенно поразил Родионова один случай, когда слишком наглядно и очевидно понял он, как безнаждежно и быстро отстает он, отрывается от времени. Младший брат Наденьки, одиннадцатилетний парнишка Егорушка, почти на глазах Родионова совершил настолько сложную и выгодную торговую операцию, вернее даже целую цепь сделок и обменов, что Пашка только ахнул и развел руками. Ни при каких обстоятельствах взрослый и опытный Родионов не смог бы в течение одного только дня выменять полупустой баллончик со слезоточивым газом на сверкающий, почти новый велосипед. Произошло это с той волшебной легкостью, с какою в русской сказке простодушный мужик сменил коня на корову, корову на козу, а козу на гуся, только Егорушка проделал это в обратной последовательности, сменив баллончик на плеер, плеер на бинокль, бинокль на какую-то «косуху», «косуху» на велосипед…

— Вот еще зеркальце впридачу взял, — закончил он объяснять потрясенному Родионову, прикручивая к рулю круглое зеркало заднего вида.