Как подружиться с демонами - Грэм Джойс Страница 62

Вторую руку я держал в кармане, сжимая тетрадь Шеймаса Тодда. Его «Последнюю волю и свидетельство очевидца». Я купил новенький арабский платок и завернул в него тетрадь, чтобы она была в том же виде, в каком я получил ее от Шеймаса. Нужно было найти предлог, чтобы отдать ее Фрейзеру. Я верил, что она поможет ему, как помогла мне. Но было ясно, что убедить Фрейзера взять ее — задача не из легких.

Фрейзер, открыв дверь, угрюмо кивнул мне и жестом велел следовать за ним. Провел по узкому коридору в гостиную с большой стеклянной дверью на балкон. Дверь была закрыта. Не дожидаясь приглашения, я сел на диван.

Он подозрительно принюхался.

— Один пришел? — спросил он.

— Я не задержу тебя надолго, — сказал я, осматриваясь.

Что ж, это, безусловно, был шаг вперед по сравнению с его зловонной норой в студенческом общежитии. Типичная берлога книгочея — набитые битком стеллажи, готовые рассыпаться кипы пожелтевших журналов… Судя по всему, он большой любитель чая — один из книжных шкафов посвящен исключительно малоизвестным сортам. Надо думать, редким и дорогим. На письменном столе — толстая черная тетрадь вроде гроссбуха. Наверное, пишет новую книгу.

Интересно, что Фрейзер сочинит теперь, когда все надо делать самому? Может, опубликует рукопись Шеймаса. Так или иначе, важно, чтобы он прочитал ее. Надо только придумать, как всучить ему тетрадь.

Но Фрейзер не дурак. Он прекрасно знает — все, что бы я ему ни дал, может оказаться чем-то большим, чем просто исписанные страницы. Он слишком хорошо защищен, чтобы по небрежности коснуться этой тетради — а вместе с ней того, что может гнездиться внутри. Вот зачем ему все эти амулеты. Мне нужно, чтобы он принял ее по собственной воле. Или хотя бы взял, как я у пройдохи Шеймаса.

Я встал и подошел к балконной двери.

— Отличный вид! — сказал я.

Что правда, то правда. Я потянул дверь за ручку, открыл и вышел на балкон. Вечерний Лондон пылал огнями. По всему темному небу, словно ангельские крылья, желтели и розовели вычурные облака. Весь город был как на ладони: шпили, башни, колпаки дымовых труб, мачты громоотводов, навороченные модерновые здания — четкими силуэтами на фоне яркого зарева, похожего на северное сияние. А внизу, под нами, гудел неутомимый исполинский мотор.

Мне вдруг пришло в голову, что этот город — нечто вроде огромного подсознания. Ты никогда не поймешь его до конца. Попытка разложить его по полочкам — исторические пласты и текучую географию, миграцию его обитателей, водные артерии, слухи и мифы — способна напрочь свести с ума. Все, что нам достается, — лишь обрывки грез этого гигантского сновидца. Кто-то знает его по арт-галереям и наркопритонам, как Штын; или по саунам и фотосессиям, как Джез; или по ночлежкам и тысячам бездомных, как Антония; или по пабам и бумажной волоките, как я. Порой наши сны ненароком соприкасаются и перемешиваются; тогда мы утешаемся тем, что нашли в этом зыбком потоке островок. Кусочек твердой почвы под ногами. Мираж.

Я смотрел на ночной пейзаж старого Лондона и чувствовал, что с меня спали оковы; я был свободен. Не знаю почему, но случилось это благодаря Шеймасу Тодду и его «Последней воле». Он написал обо всем, что пережил, и мне это помогло. Впервые за почти тридцать лет я решился убрать ногу с мины и знал, что взрыва не будет. Я стал до смешного безрассуден. Мне казалось, я могу выпорхнуть с Фрейзерова балкона и парить в северном сиянии лондонских огней.

Но я не стал прыгать. Вместо этого я шагнул назад в комнату. Под нервным взглядом Фрейзера подошел к письменному столу, где лежал развернутым его гроссбух. Фрейзер задергался, оттягивая пальцем ворот рубашки.

— Ты без спросу опубликовал мою вещь, — сказал я. Само собой, я имел в виду ту галиматью, что я написал много лет назад, а он положил в основу своей книжки. — Как бишь она называется? «Как подружиться с демонами»?

Он переступил с ноги на ногу:

— Непохоже, чтоб она была тебе нужна. Раньше ты говорил, что все это выдумал.

— Если и выдумал, это дела не меняет, верно? Так или иначе, мне совсем не нравится мысль о том, что теперь ее может прочитать кто угодно.

Он фыркнул:

— Ты прекрасно знаешь, что без особой подготовки и способностей от нее никакого толку. Так что бояться нечего, не так ли?

— Может, и так, Фрейзер. Ладно, проехали. Хоть ты и присвоил мой труд без разрешения, благословляю тебя задним числом. Я собираюсь жить дальше. И хочу расчистить путь тому новому, что может случиться.

Я повернулся к нему спиной и цапнул гроссбух, притворяясь, будто спешу прочитать его. Другой рукой я по-прежнему сжимал в кармане рукопись Шеймаса.

— Что ты делаешь?! Это личное.

— Да ладно тебе, Фрейзер. Ты же знаешь, как мне интересны эти вещи.

Он рванулся, чтобы отобрать у меня тетрадь, но я ловко заслонил ее корпусом. И тут же, незаметно вытащив рукопись Шеймаса, вложил ее между страницами гроссбуха.

— Слышь, отдай, а?

Я громко захлопнул гроссбух.

— Не петушись! — весело сказал я. — Вот, смотри. Ничего я с ней не сделал.

Я сунул гроссбух ему в руки.

Он выхватил его у меня и хотел уже вернуть на стол, как вдруг нахмурился, заметив, что внутри что-то есть. Он открыл гроссбух, и на пол выпал платок с тетрадью. Фрейзер тут же понял, что произошло. Видите ли, вы должны принять беса, чтобы он вошел в вашу жизнь.

— Что ты наделал, сволочь?

— Там сидит бес освобождения. Подружись с ним.

— Что?

— Просто прочти, — сказал я. — Читай и рыдай.

Он поднял рукопись с полу.

— Убери ее сейчас же! — сказал он. — Чтоб и духу ее здесь не было!

— Я пришел сказать, что прощаю тебе все, что ты сделал.

— Эта гадость здесь не останется! Забирай ее с собой. И на твое прощение мне начхать. Спасибо, не надо.

— Не думаю, что у тебя есть выбор. В том-то и суть прощения.

— И этих двоих тоже забирай!

Один бес — видимо, тот самый, что проник в этот дом на страницах тетради Шеймаса, — стоял у меня за спиной. Второй — мой собственный, от которого я избавился, — стоял рядышком с первым. Они внимательно за нами наблюдали.

Главным образом они интересовались Фрейзером, хотя наша пикировка явно их завораживала. К тому времени я уже достаточно узнал о бесах и был в курсе, что они понимают нашу речь только отчасти. Они начинают как следует разбирать ее, только вселившись в кого-то из нас; зато когда засядут внутри, уже вполне способны наслаждаться духовной пищей. А там, где есть еда, есть и продукты пищеварения (своего рода дерьмо — вы ведь понимаете, что я выражаюсь метафорически). Вот в этом-то вся беда. Даже если это бесы истинной любви, с ослепительными очами, выгнутыми золотыми спинами и пламенными языками — не очень-то приятно жить с тем, что после них остается.