Деревенский бунт - Анатолий Байбородин Страница 61
Деревенский бунт - Анатолий Байбородин читать онлайн бесплатно
– А звать Лёня. Слыхал анекдот про Лёню? Про тёзку моего?
– Про какого Лёню?
– Брежнева… Короче, ближе к ночи, летит Лёня в самолёте, а рядом карифан – Анвар Саадат звать… у арабов мазу держал [103]… и эта, как её?.. Голда Мейер, жидовка, не к ночи помянута будет. Летят на сходняк или стрелку забили, и вдруг самолёт, в натуре, начал падать. Падает… Амба, короче… У жидовки очко заиграло. И те два фраера тоже очкуют… Но чо, ангел слетел по души, базарит: «В натуре, пока, мазурики [104], вы ещё не жмурики [105], говорите последнее желание». Подчалил к Анвару Саадату, тот: «Что б на земле не было ни одного еврея!..» «Заметано». – Ангел-то базарит. Похилял к жидовке, и та: «Что б на Земле не было ни одного араба!». «Лады», – посулил ангел. К Лёне чапает: «Ваше последнее желание?» «А те два желания исполните?» – «Какой базар, замётано, всё чин чинарём…» – «Тогда рюмочку водки…»
– А где смеяться?
– Не смешно? Ну, «рюмочку водки», Лёня базарит.
– Не смешно…
– У тебя, в натуре, шея, как у жирафа, долго доходит. Завтра по утрянке захохочешь. А не можешь – не хохочи, сиди так…
– А чего хохотать?! Чёрный юмор, да ещё и, богохулы, ангела приплели…
– Ладно, ты, грамотный, у вас, у грамотных, поди, другие анекдоты… Да, карифан, думал ли, гадал ли, что земелю встречу. Это дело надо перетерь, обмыть…
Джинсовый мужичок с ноготок прытко шарил Филю зверушечьи-юркими зеленоватыми глазками, что таились в тени низко опущенного козырька и манили к себе, как бездна искушает заглянуть в её смертельно опасную, чарующую глубь. «Выручай, земеля…» – напирал Головня, и студент сдался – заинтересовал парня блатной мужичок: можно про Головню такую байку сплести, в газете ахнут; да и сам, Филя, увы, несмотря на юные лета, был не дурак выпить, а коль шлея под хвост угодила, – а он в обед хлопнул стакашек вина «Листопада», – мог и загулять. Об одном студент печалился: не улетели бы в ненажорную глотку жалкие ошмётки стипендии, но Головня не дал одуматься: ухватив за локоть, настырно повлёк в ближайшую винополку. Панибратски хлопая Филю по плечу, лукаво подмигивая, Головня сунул под брючной ремень пару «мерзавчиков» – так он ласково величал четвертушки «Столичной», – и новоявленные бражники опустились в пивной погреб.
* * *
В сыром и мутном погребе, похожем на преисподнюю, пахло кислыми дрожжами, потом и прелью, сивушным перегаром и проквашенной рыбой. Гулом метались в каменной клетушке возбуждённые разговоры, отдаваясь эхом, словно в казённой бане. С гулом сплеталась тюремная песня – грязная, жестокая, хриплая, потом величаемая «шансон», коя отныне и, может, довеку будет носиться по пятам за горожанином, буравить уши, мутить души, воспевая блатной воровской лагерный мир, словно князь тьмы, воцарившийся в мире, решил обратить русских в лагерное быдло.
Когда случайные собутыльники Головня и Филя, опустились в пивную преисподнюю, там ревел магнитофон: урка, – косит, подлец, под урку, панты гнёт, – под жестокий гитарный бой, жестоко и хрипло, на манер одесских евреев – воров и биндюжников, пугал народишко: коли не будете слушать, я вам отрежу уши… Потом гнусавый уркаган пустил слезу:
Бетонный пол жирно блестел; среди луж валялись раздавленные рыбьи головы, на коих поскальзывались разбухшие и осоловевшие от пива мужики. На их одутловатые, похожие на святочные хари, потные лица, что смутно проклёвывались из табачного чада, смотреть было мучительно и жалко: сиреневые щеки, мутные глаза и безвольно, как у рыб, выброшенных на песок, отпахнутые рты.
Видимо, подвальные завсегдатаи ничего подобного не замечали, с пиявичьей жадностью присасываясь к пивным кружкам, но у человека, не утерявшего образ Божий, случайно попавшего в сумрачный подвал, тошнота приступала к горлу, и казалось, пал в царство теней, где сбились в шайку отринутые Богом несчастные отвержи и творили мрачный пир. И случайный человек, житейски прибранный и ухоженный, брезгливо воротил нос от разбухших пивных бочек, как обзывал про себя тутошних стояльцев, или, сам измаянный грехами и грешными помыслами, не судил их, жалейник, но скорбел о загубленных душах.
Головня по-свойски здоровался с завсегдатаями пивного погребка, но, Филя приметил, иные мимолётно кивали и отворачивались, иные смотрели на Головню как на пустое место. Когда взяли по кружке пива, сушёной воблы и примостились на краю барной стойки, Головня из-под полы плеснул в пиво водочки и азартно потёр руки.
– Люблю «Ерша».
– Ерша? – подивился Филя.
– Пиво с водочкой…
– Кто пьёт водку, кто пьёт пиво, тот пособник Теля-Вива…
– Ишь, наблатыкался в университете… А то бывает «Северное сияние» – водка с шампанским. До печенки пробирает. А «Кровавая Мери» – водка с томатным соком. Пробовал?.. Угощу… Кайф, в натуре…
Изрядно хлебнув «Ерша», Головня достал пачку «Marlboro» – американские сигареты, которые, как и джинсы «Levis», о ту пору можно было добыть лишь у фарцовщиков; но, к потехе Фили, в блескучей пачке оказались не стильные сигареты, а «козьи ножки», скрученные из газетной бумаги, набитые базарным самосадом – в те годы высоко и неожиданно подскочили цены на табак.
– Угошайся, – закурив, Головня сунул открытую пачку Филе. – Уж не взыщи, чем богаты, тем и рады.
Филя, морщась, воротя лицо от вонючего дыма, помотал головой – сроду не курил и табачный дым не выносил.
– Умный парень, здоровье бережёшь. Кто не курит и не пьёт, тот здоровенький умрёт…
Головня не договорил; мужик, пьющий пиво за столиком, попросил:
– Головня, дай дёрнуть. Уши опухли…
– Коли уши пухнут, халяву-то не ищи, свой табак припасай… Да ладно, сейчас… – Головня раз за разом жадно затянулся и сунул окурок мужику. – Кури, дружок, я губы обжёг…
– Вот так они и жили: спали врозь, а дети были…
И начался блатной базар: Головня, топыря кургузые пальцы, весело и хитромудро плёл Филе прохиндейские байки, где причудливо сплеталась тюремная феня с деревенским говором. К сему Головня на ёрнический лад переиначивал и ходовые песенки; даже горькую фронтовую песню перекроил: «Хохлы сожгли родную хату… Куда теперь пойти буряту…» Похоже, тёртый, кручёный-верчёный мужичок разыгрывал сельского лопуха: когда Филя отворачивался, с откровенной усмешкой, лукаво смотрел ему в затылок, а чтобы не рассмеяться, коротко покашливал. При этом успевал приветственно махать знакомцам, мигать пивной торговке, щекастой, толстогубой девахе, дико накрашенной, повязанной кружевным передничком, некогда белым, ныне похожим на половую тряпку. Шалава [106], обозвал её Головня. Деваха, глаза навыкате, с голубой мутью, лишь раз удостоила его подмигивание брезгливым взглядом.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments