Делай, что хочешь - Елена Иваницкая Страница 61

– Передайте: спасибо за привет и лакомство.

– Можно им войти?

– Нет.

И вновь белый потолок. Не напишется ли на нем письмо дяде? «Твой племянник угодил в герои. Вообрази…» Письмо стерлось. Не стоило начинать. И вообще вспоминать об этом. Нужно немедленно уезжать. Прочь отсюда! Домой! Я даже вскочил, но опять лег. А ведь Карло боится, что я застрелюсь, поэтому и клянчит дверь не запирать. На потолке проступило – «застрелиться». Смешно. Написалось: «Марта». Тоже смешно. Эти «мои дни» когда-нибудь кончатся?

Заглянул Карло, а с ним нелепое приключение. Пришел знаменосец порядка. «А, индюк? Гнать в три шеи» Карло остро взглянул: «Вот вы его как?» Вышел и вернулся: он настаивает. Скажите: я тоже настаиваю. Вновь вернулся. Говорит: он должностное лицо. Это еще что такое? Если пришел как знакомый, то спасибо, увидимся в другой раз. А если как должностное лицо, то пожалуйте разрешение на разговор с больным. Опять вернулся. Говорит: при чем тут разрешение, вы же у себя, а не в больнице. Мало ли где, я отправлен из лагеря домой как раненый. Вернулся: и что, ни слова выговорить не можете? Могу. Если предъявит бумаги. Вернулся: это не допрос, а беседа, постановления не требуется.

– Нет, требую соблюдения порядка. Он сказал, что все равно войдет.

– Карло, что это значит?

– Да ничего особенного. Все отличившиеся в бою у него на особой заметке. Это называется: работа с людьми. Вот он и пришел. А ему от ворот поворот. Он в амбицию, и вы в амбицию. Оба хороши.

Дверь с силой толкнули. Ввалился знаменосец. Как-то угрожающе дернулся. И я тоже. Довели пустяк до злобной бестолковщины. Он быстрым усилием исправил лицо из раздраженного в торжественное. Заговорил с пафосом: ваша семья может гордиться! Я медленно встал. Голова и правда закружилась. Положил на конторку лист бумаги, взял карандаш. «Сам запротоколирую. Карло будет свидетелем».

– Ну что вы капризничаете, как ребенок.

– Записываю: «Что вы капризничаете, как ребенок».

– Александр, перестаньте.

– Запечатлею для архива, за какой срочной беседой вы ко мне ворвались. Я не разрешал вам войти.

– Не собираюсь оправдываться. Я хотел подписать письмо вашей семье. С благодарностью. Чтобы вашему дядюшке…

Так-так. Ему зудит хоть какой-то крючочек к дяде закинуть.

– С чего это вы подписываете, а не капитан? И почему прохлаждаетесь в городе, а не уехали с конвоем отправлять пленных?

– У меня другая работа.

– «У меня другая работа», – повторил я.

Выскочил, саданул дверью. А, проняло! Так ему и надо. Разгневался, крыльями захлопал. На этот раз я победил. Что-то грохнуло в коридоре.

– Горшок с цветами, – бесстрастно сообщил Карло. – Вы когда обедать будете?

Меня знобило. Тоже расколотить бы что-нибудь. Я оттеснил Карло к выходу, решительно взялся за ключ и выговорил сквозь зубы:

– Прекратите подглядывать. Не лезьте. Не застрелюсь.

Он запнулся на пороге и сунулся обратно. Я выдавил его плечом и запер дверь. Тошно. Унизительно. Оказывается, ему и в голову не приходило, а я сам подвел его к мысли, что способен руки на себя поднять.

Кажется, дремал. А может, и нет. Очень глупо – скандалить на пустом месте с человеком опасным, властным и злопамятным. Ссориться – так по делу. Лучше было бы потерпеть пять минут и постараться понять, чего этой индюшачьей туше надо.

Утешался коньяком. Но покой скоро кончился. Прокатился уверенно-быстрый дробот шагов. В дверь заколотили ногами. Взорвался вопль:

– Кто тут хочет застрелиться? А ну отворяй.

Стало смешно. Я мирно встал. С силой вытолкнутый ключ зазвенел и заскользил по полу. Отомкнули с той стороны. Вот как. Надо запирать на задвижку.

– И что? Не стыдно? – рявкнула Тэкла. – Стреляйся, если дурак. В смирительную рубашку спеленаю!

– Это была шутка. – Я только плечами пожал.

– Шутник недорезанный! Здесь граница! Шути дома у себя!

Круто развернулась, распахнула шкаф, дернула карабин, выставила за дверь, схватила пояс, отцепила ножны и кобуру, сунула в карман фартука с красным крестом.

– Терзания у него! Маменькин сынок!

От души ли она бушевала, или это был терапевтический прием, но гневный ураган забавлял и успокаивал. Наверняка ее позвали после срочного совещания, и теперь в коридоре толпится народ во главе с Карло и Старым Медведем.

– Трясутся над ним! Не ест – не пьет – не спит! Сколько людей до сих пор в заслоне! Нежный какой!

Откинула со стола полотенце, увидела полупустую тарелку, фляжку и заорала – явно для слушателей:

– С голоду не помрет! Пирожки уплел! Коньяку тяпнул! Страдалец! – И сразу, заботливым полушепотом: – Ты сядь. Посмотри-ка на меня. Поговорим и подумаем.

Разыгрывала как по нотам. Вслед за главной темой presto furioso вступила побочная – moderato cantabile.

Тихо подвинула стул. Села напротив. Подушечками длинных костлявых пальцев прикоснулась к шее под ухом, слушая пульс. Ощупала голову. Заговорила медленно, гипнотически:

– Если болит что, нельзя скрывать. Обмороки еще были? Ты правда не спишь? Давай в больницу заберу. Головой не мотай! Есть такая болезнь – боевое потрясение. Понимаешь? И это лечится. Раздевайся.

Тут и я завопил, почему-то перейдя на «ты»:

– Тэкла, отстань! Прекрати! Хватит! Осточертело! Отвяжитесь от меня все!

Но и она поддала жару:

– У него друг ранен, а он выкобенивается! Хоть бы пришел, спросил! Ни до кого дела нет!

Я замолчал, чувствуя, что голова пустая и легкая.

– Наорался? Ложись-ка ты спать. – Наклонилась, цапнула с пола ключ и вышла. Про задвижку забыла. Но нет. Тут же вернулась вместе с Карло, уставилась на меня грозным взглядом, а он выкрутил винт.

И следующий день – точно такой же. Не то тянулся, не то пролетел. Иногда получалось читать.

«Человеческий дух еще не созрел для того, чтобы правящие делали то, что должны делать, а граждане – то, что хотят», – вдруг мелькнуло мне среди насквозь знакомых «Мыслей узника Святой Елены». Надо же, не замечал раньше. Опустил томик на грудь, обдумывая. Уж конечно, сестренки не читали Бонапарта… Но вдруг прежнее отвращение схватило за горло, подкатило тошнотой. Поскорей опять уставился в книжку. Буквы долго не складывались ни во что осмысленное. Усилием воли прочел: «Среди столетий, как в походе, всегда есть отставшие». А меня держит отставший день. Не выпускает.

Под утро заснул, но вскочил, обваренный кошмаром.

В беззащитную дверь легонько постучали.

– Вы не спите? – спросил Карло.

– Нет. В чем дело?

– Вдруг я понял: он там не один. Тяжелые шаги как-то слишком старательно затопали прочь. Марта вернулась. Ранним утром. Значит, всю ночь в дороге. Долго было тихо. Не шевеленья, ни дыханья. Но она там.