Инамората - Джозеф Ганьеми Страница 61

Поднявшись в ту субботу наверх, мы застали Бена — бравого крепыша с кривым носом и ушами, похожими на цветную капусту, — за перепалкой с телефонной компанией.

— Рад познакомиться! — бросил мне Бен, закрыл трубку ладонью и сообщил своему работодателю: — Они грозят отключить у нас телефон.

— Опять? — Паттерсон повесил твидовую куртку на вешалку, на которой болтался старый противогаз. — С кем вы там разговариваете, с управляющим?

— Какая-то дама, — сообщил Бен. — Некая мисс Глассер.

Паттерсон включил эти сведения в свои мысленные расчеты.

— В таком случае поставь мисс Глассер в известность, что она нарушает Первую поправку к Конституции [43]и что это грозит телефонной компании судебным разбирательством.

— Хорошо, босс.

Паттерсон подмигнул мне:

— Это должно помочь нам выиграть отсрочку в исполнении приговора. — Он снова повернулся к Бену. — Я проголодался. Сколько у нас там отложено на мелкие расходы?

Бен пошарил в письменном столе и выудил толстый конверт. Брови адвоката удивленно взлетели.

— Не хочешь ли ты сказать, что один из наших клиентов и в самом деле заплатил по счету.

Бен покачал головой.

— Бифштекс habeas corpus. [44]

— Ах вот как!

Паттерсон жестом пригласил меня проследовать за ним в его крошечный кабинет. Высокие окна были давно не мыты, отчего солнечный свет, наполнявший комнату, создавал впечатление «воскресного утра после похмелья».

— А что такое «бифштекс habeas corpus»? — поинтересовался я, садясь на расчищенное им для меня место среди пыльных книг и всяких бумаг — ходатайств и копий официальных писем.

— Ах это, — проговорил Паттерсон, роясь под крышкой своего бюро. — Это такой план на случай непредвиденных обстоятельств, мы приводим его в действие, когда оказываемся на мели. Бен отправляется переговорить с сидящими в предварительном заключении в Моко и выясняет, не надоела ли кому из них тюремная еда и не хочет ли кто получить увольнительную на двадцать четыре часа, чтобы полакомиться бифштексом и погреться под бочком у подружки. Мы берем пятьдесят баксов за добывание справки habeas corpus, я говорю судье, что подзащитный желает раздобыть новые свидетельства в свою защиту, и беру с голубчиков слово, что они ни во что не вляпаются на воле. На следующий день они возвращаются — с набитыми желудками и с улыбками от уха до уха. Ага! — Паттерсон показался из-за бюро с меню китайского ресторана. — Как насчет чопсуи? [45]

При упоминании о еде в желудке у меня заурчало, и я вспомнил, что последний раз ел почти сутки назад.

— Боюсь, в настоящий момент я и сам на мели.

Паттерсон только отмахнулся.

— Я угощаю. Мы отправим Бена, как только он закончит сражаться с телефонной компанией. Кстати, — Паттерсон оторвался от меню, — может, хотите позвонить кому-нибудь и доложить, что с вами все в порядке?

На меня навалилась ужасная апатия. Вопрос Паттерсона был для меня словно камень на шею. Я вздохнул, понимая, что не смогу бесконечно откладывать звонок Маклафлину.

— Думаю, мне надо позвонить профессору.

Когда Бен освободил линию, я принял предложение его босса. Я так боялся этого звонка, что у меня во рту пересохло. Я стоял в приемной и ждал, пока оператор соединит меня. Раздался щелчок, и я услышал голос горничной Маклафлинов. Я назвал себя и сказал, что хотел бы поговорить с профессором.

— Извините, — отвечала она, — но профессор уехал из города по срочному вызову.

— Из города? — переспросил я удивленно. Когда я в последний раз видел Маклафлина, он едва мог добраться от кабинета до ванной. — Простите, а не могли бы вы сказать, куда уехал профессор?

— Он выехал утренним поездом в Филадельфию.

Мне стало не по себе. Но за чувством вины, которое врезалось мне в душу, как одна из диссонансных тем Шёнберга, звучала и более приятная мелодия. Я был тронут тем, что Маклафлин решился проделать путь в четыреста миль, чтобы спасти меня, — мой отец никогда бы так не поступил. Я лелеял надежду, что Маклафлином движет забота обо мне и что он сумел простить меня за сорванное исследование феномена Кроули. О, я ни на минуту не сомневался, что он страшно зол на меня, но утешал себя тем, что какие бы резкие слова он ни сказал мне по приезде, они будут выражением родительского прощения. Так что, направляясь к станции Брод-стрит, чтобы встретить поезд Маклафлина, я пребывал в отличном настроении и не сомневался, что наша встреча завершится примирением.

Увы, я жестоко ошибался! Едва только двое чернокожих носильщиков вынесли из пульмановского вагона инвалидное кресло Маклафлина и наши глаза встретились через переполненный перрон, я догадался по его взгляду, что предстоящая встреча не станет сценой прощения.

— Профессор.

— Финч.

Я провел предыдущие полчаса, заучивая слова раскаяния, и вот, когда настало их время, все вылетело у меня из головы.

— Позвольте, я помогу вам, — проговорил я, и уже собрался встать за его креслом, но Маклафлин жестом остановил меня.

— Не трудитесь. Том сейчас выйдет.

Не успел я спросить, кто такой Том, как неизвестный молодчик, рыжеволосый и усатый, с зимним румянцем на щеках, спустился из вагона и подошел к креслу Маклафлина.

— Финч, это Том Дарлинг — еще один соискатель докторской степени, — представил незнакомца профессор.

— В Гарварде? — поинтересовался я, пожимая руку Дарлинга. — Просто удивительно, что мы не встретились раньше.

— Дарлинг был за границей, — объяснил Маклафлин, — проводил исследования по теме своей диссертации.

— Понимаю.

Наверное, было грубо с моей стороны не поинтересоваться, как идут его исследования и каковы его впечатления о жизни в Европе, но на самом деле мне не было никакого дела до Тома Дарлинга и было наплевать, догадывается он об этом или нет. Дарлинг, видимо, почувствовал, что я пытаюсь оттеснить его, но лишь посмотрел на часы на своем веснушчатом запястье и спросил Маклафлина с акцентом жителя Новой Англии:

— Хотите, чтобы я нашел нам такси, док?