Последний сон разума - Дмитрий Липскеров Страница 61

На вторую неделю их романа Аванес Зубян сделал ей предложение. Она тотчас дала согласие, но отец ее, дворянин, воспротивился этому браку, пока жених не примет православия.

– Да я и так христианин! – вскричал Аванес.

Дворянин не знал, что армяне тоже почти ортодоксы, и чтобы не показать себя малообразованным, добавил:

– Имя нам, милый мой, требуется русское! Хочешь Василису – называйся Иваном! Так во всех русских сказках!

Аванес закручинился, но любовь его была столь сильна, а либидо так рвалось наружу, что он размяк и исправил в паспорте армянское окончание своей фамилии на русское.

– Ради любви! – произнес он в загсе и после всех свадебных процедур неделю провел в кровати со своей молодой женой Василисой, чуть не уморив ее до смерти.

Уже после Аванес честно пытался обучить супругу приготовлению армянской пищи, но ей этого было не дано совершенно, зато превосходно получались русские блюда, к которым Зубян быстро приохотился, ел много и любил свою жену сильно…

– Але!.. – проворковала в трубку Василиса Никоновна. – Зубова мне, пожалуйста!

– На задании! – ответили из трубки недружелюбно.

– Передайте ему, пожалуйста, что супруга звонила!

Голос в трубке смягчился.

– Василиса Никоновна?

– Я, – призналась директор.

– Наслышан, наслышан…

Голос в трубке обладал тем же акцентом, что и у мужа Василисы, а потому в душе у нее стало мягко, как от чего-то родного.

– Что передать?

– Вы – Карапетян?

– Нет. Ему язык оторвало, сейчас пришивают.

– Тогда Синичкин?

– У него ноги разнесло на рекорд. В госпитале капитан.

– А вы кто?

– А я дежурный…

– А-а…

Василиса Никоновна положила трубку и пребывала в полном недоумении. Либо ее разыграли, либо какая-то глупость происходит в отделении. Как это лейтенанту Карапетяну оторвало язык? Как у капитана Синичкина могло ноги на рекорд разнести?.. Какой рекорд?.. Эти вопросы сделали женщину на некоторое время глупой. Она подумала, что, может быть, ее супруг не делится с ней важными событиями, происходящими в их отделении, а это Василису Никоновну раздражало, так как она считала себя по социальному положению выше, чем муж.

Ну и я про подкидыша не скажу! – решила директор. – Как-нибудь потом оформим…

Тут Василисе Никоновне позвонили из районного отдела образования, и она отвлеклась от непонятностей ради насущных дел, необходимых для жизнеобеспечения вверенного ей Дома…

Кино Владленовна собственноручно кормила найденыша, посадив того на колени. Она потчевала азиата тюрей из яблок, мальчик кушал хорошо, а рядом стоящая Кузьминична расплывалась от умиления.

– Кто ж он? – вопрошала пожилая кухарка. – Китаец или кореец? А может, казах?

– Все может быть, – пожимала плечами Кино Владленовна, собирая с подбородка мальчишки яблочные подтеки. – Какая, впрочем, разница?

– Вот я вспоминаю Олимпиаду, – сложила на полной груди руки Кузьминична.

– Тогда ровно через девять месяцев пошли по столице негритята, китайчики и япончики. Интернациональная любовь!.. Может, с годик назад у нас тоже какое международное мероприятие было?

– Все может быть, – согласилась воспитательница.

Она увидела Сушкина, который попытался было скрыться с ее глаз в туалете, но Дикая окликнула мальчика, и он, понурив голову с толстыми щеками, неохотно подошел.

– Подними голову! – приказала Кино Владленовна.

– Заче-ем?.. – проныл Сушкин.

– Подними, кому говорю!

Жора поднял лицо навстречу взору Кино Владленовны, и она обнаружила на лице толстяка многочисленные синяки всех цветов радуги.

– Спрашивать кто – бесполезно?

– Конечно, нет! – отозвался Сушкин.

Воспитательница заволновалась, что сейчас произойдет непоправимое и воспитанник будет обречен на многолетние страдания. Но она оказалась не права.

– Воду в туалете разлили! – разъяснил Сушкин. – Я всей физиономией об пол! Так-то вот, жизнь жестока!

Кино Владленовна вздохнула с облегчением:

– Иди.

– Иду.

Сушкин снова отправился в туалет, в котором курили сверстники.

– Заложил? – спросил кто-то.

– Давай один на один за оскорбление! – предложил Жора. – До первой крови!

– Вечером, – ответил обидчик. – Если желание будет.

– Будет…

Кино Владленовна закончила кормить подкидыша, всунула ему в рот бутылочку с соской, и он стал пить жадно, причем высвободил свои ручки и прихватил ими поилку, поднимая ее на тот градус, который ему был нужен.

– Ишь ты! – удивилась Кузьминична. – Ручки какие проворные! И не похоже, что он грудной! Вон и зубов во рту штук пять!

– Способный! – согласилась воспитательница.

Ребенок допил и протянул пустую бутылку кухарке.

– На!

Челюсть Кузьминичны отвалилась.

– На! – повторил младенец.

Кино Владленовна чудом удержала ребенка на руках, но он сам высвободился и скатился с девушкиных красивых колен, встал на ножки и пописал на ковер, долго и старательно образовывая лужу.

– Все, – сказал подкидыш и зевнул.

Потом лег тут же, возле произведенной им лужи, и в мгновение заснул.

Женщины смотрели на спящего младенца, и их рты были похожи на скворечники.

Первой в себя пришла видавшая виды Кузьминична.

– Просто он взрослее, чем кажется! Бывает, у детей-азиатов рост задерживается, когда общее развитие нормальное!

Лицо воспитательницы Дикой было абсолютно белым, лишь голубая прожилочка дергалась на виске.

– Да-да, – ответила она.

– Однако надо ребенка отнести в кровать! – поделилась своим мнением кухарка. – Негоже ему на полу почивать!

– Да-да…

Видя, что Дикая находится в состоянии невменяемо-сти, Кузьминична сама подхватила мальчишку на руки и понесла его в спальню.

– Нет-нет! – запротестовала воспитательница. – Не надо его к взрослым!

– Так у младших мест нет!

– Я возьму его к себе…

Кухарка с прищуром посмотрела на Дикую, пожевала толстыми губами и спросила:

– Справишься? – И сама же ответила: – Справишься! Однако извести Василису Никоновну, для порядку.

– Конечно.

Воспитательница взяла из рук кухарки ребенка и осторожно, чтобы не разбудить, понесла его к себе в комнатку, где отворила с кровати всякие покрывальца, одеялки и уложила подкидыша на свое девичье место.