Золотая ослица - Елена Черникова Страница 61

Прошло тринадцать дней. Солнечным июльским вечером на кухне у родителей моего мужа ужинали втроем - они и я. Телефон. В самом развеселом настроении я беру трубку, звонят, действительно, мне. Сообщение: вчера в Воронеже убит мой отец.

Таким образом веселый ужин был приостановлен. Свекр со свекровью, брезгливо слушая мои крики, заметили, что убиваться особенно не из-за чего, мы ж с ним давно живем в разных городах, и он не очень-то и помогал мне... И еще много чего сказали они в этот неординарный момент, пока я лихорадочно собирала сумку и звонила в билетно-железнодорожные кассы. Билетов на поезда южного направления двадцать шестого июля, естественно, не было.

- Ну и не надо ездить, - решили они.

- Надо, - сказала я, вытирая последние слезы. Сняла трубку, позвонила л и сообщила. Он замер, потом сказал, что сейчас же приедет на вокзал, но я попросила его пока не двигаться.

В приличном литературном романе, как водится, внезапная смерть персонажа регулирует эмоции выживших и подталкивает действие. В моих же историях, на первый взгляд, может умереть кто угодно, включая главную героиню, и когда угодно. И хоть бы хны.

Когда и кто из прототипов помер, тогда это и упоминается. То есть на смерть как на драматургический ход автор этих строк не возлагает особенной ответственности.

В истории под названием л смерть играет, на первый взгляд, чрезмерную сюжетную роль. Мои отношения с л получили бы некое развитие и безо всяких могильных перегрузок. л вновь попался мне на жизненном пути за две недели до похорон моего отца, погибшего в том же городе, что и отец л. О да! ну и что?

Пыталась прилепить сюда их общий день рождения: моего отца и л; примеряла рассуждение об л как катализаторе моего разрыва с семьей моего мужа. Тоже да, но я и так сбежала бы из их дружной компании.

В то лето события выстроились слишком густо. Попробую изложить хотя бы по порядку. По смыслу не очень получается.

Я выхожу из московского поезда в Воронеже утром двадцать седьмого июля. Холодно, моросит. Кое-что мне уже живописали, посему ощущение безголовости (то есть на туловище нету головы, это понятно?) во мне зреет и распускается. Разверстая шея бросается фонтанами чего-то красного.

Родственники рассказывают подробности: убит он у себя дома, в ковровой гостиной, обнаружен в кресле напротив телевизора; двойной пролом черепа, сверху надет прозрачный пакет, на шее схваченный пластырем. Или изолентой. В этой единственной детали расхождения. Короче, мешок с головой заклеен, и вторая причина смерти - удушье.

Я спешу к его вдове, то есть моей молодой мачехе. Мы с нею друзья, и это горе у нас общее. У покойного есть еще дочь от нее - маленькая. Есть пожилая мать, моя бабушка. Есть четырехкомнатная квартира, машина форд с каменным гаражом и дача.

В квартире кипит работа по подготовке к поминкам. Увидев в гостиной кресло с бурым пятном, я начинаю принимать водку. Я принимаю ее ведрами в течение двух недель, и только к третьей удается отличить ее от воды хотя бы по вкусу.

После девятого дня я собираюсь в Москву. Нежно прощаюсь с мачехой, с которой мы особенно сроднились за эти дни. Ночь перед погребением отца я провела на ее плече, она гладила мою голову и что-то говорила. Ни один голос в мире в тот миг не справился бы. А она - справилась. Под утро я даже заснула на полчаса.

Я звоню в Москву: поднимаю трубку, набираю код - и вдруг останавливаюсь. Кому я хочу позвонить? Кто ждет меня там? Муж? Его родители? Нет, они меня не выдержат. Муж, есть мнение, в армии. Она у него исключительно удобная, с ночлегом дома. Но любые беды человеческие ему чужды, поскольку его собственная горесть, - советского интеллигента в армии! - затмевает ему всё. Его родители уже выразили мне, что могли, две недели назад, когда я с горестными воплями рвалась на поезд Москва-Воронеж.

Впрочем, я им всегда мешала. Свекрови - по определению. Свекру - ввиду нерезультативности приставаний к снохе. То есть ко мне. Был такой прискорбный эпизод, по ходу которого мне пришлось его укусить, чтоб опомнился.

Мне некуда возвращаться с моими провинциальными переживаниями.

Я позвонила л.

Он встретил меня на вокзале в Москве и поселил у себя дома, куда-то сплавив жену. Он кормил меня с ложечки, сдувал с меня пылинки, водил за руку на прогулки, заводил хорошую музыку, лелеял и холил.

Мужа за большие - по писарской линии - заслуги перед воинской частью отпустили на десять дней домой. Я зашла повидаться. В это мгновение зазвонил телефон, и поступила свеженькая информация из Воронежа: арестована по подозрению в убийстве моего отца... моя мачеха.

Так уж получилось, что второй удар подряд я принимаю в доме мужниных родителей. От информации про мачеху я впадаю в маловменяемое состояние, что бесит как армейского отпускника, так и его заботливых родителей. Меня пытаются привлечь к жизни, а я эгоистично занята только смертью моего любимого отца и арестом моей любимой мачехи. Муж злится на мою отключенность от внешнего мира. Я встаю и ухожу к л.

Он радостно встречает меня - целый день не виделись! Я обнимаю его, целую, отдаюсь - делай что хочешь! Только верни меня к жизни, ведь ты понимаешь, как больно вдруг остаться совсем взрослой, особенно когда мой эталон - отец - погиб, убит, а мой муж еще ребенок, у него есть мама и папа.

л выдерживает всё: мои ночные слезы, мои кошмарные сны, мое настроение днем, мою инвалидность, разрушенность, оторванность. В те дни я, наконец, нашла постоянную работу, и л возит меня за руку через всю Москву в контору и обратно, готовит мне сложные ужины, наливает напитки, необходимую крепость которых вычитывает чуть не на моем затылке. Все, что не получилось, сорвалось, разрушилось за минувшие годы, всё, что как бы нельзя навешивать на другого человека, всё, что лопнуло и болит в моей судьбе и что никогда никто ни разу не делил со мной, потому что я, видимо, сильнее всех на свете, - всё это взял л. И никогда больше никто из носящих брюки не дал мне этого тепла, никогда никто не лег костьми, чтоб мои глаза улыбались при любых обстоятельствах.

л сказал шутливо: "Я буду тебе родной матерью!" И стал, скажем честно. Он не дал мне ни умереть, ни даже заболеть.

Он меня любил. То есть был родной матерью. Больше про любовь ничего не знаю. Да, и отпустил, конечно, когда я выздоровела и ушла. И не проклинал. И сказал, чтоб я позвонила если что...

- Интересно у вас получается, - заметил ночной попутчик, - то есть ни с кем ничего не получается.

Ли отвернулась от него и промолчала.

- И не получится, - продолжил ночной попутчик.

- У меня всё прекрасно! - отрезала Ли, не поворачивая головы.

- Я рад, - усмехнулся ночной попутчик. - Габриэля больше не звать?

- Пока нет, я уже могу справиться сама.

С собой.

- Вы уверены? - с сарказмом спросил ночной попутчик, переворачивая страницу в темно-бордовой книжке. - А если мы проследим этот сюжет, - он ткнул длинным серебряным ногтем в середину страницы, - до его действительного финала?