Абраша - Александр Яблонский Страница 61

Он разделил лежащий перед ним лист бумаги – с детства обожал любую систематизацию.

Слева:

«Есть три ужасных болезни: бедность, боль и еврейство».

Справа:

«Я всего лишь смертельно больной еврей, воплощение страдания, несчастный человек».

Слева:

Названный Хаимом, еще мальчиком откликался на имя Гарри, стыдясь подлинного своего имени, а затем Гарри переделал на чисто арийское Генрих.

Справа:

В письме к Цунцу: «Мы, ученые евреи, постепенно совершенствовали немецкий стиль!» – точная и ясная самоидентификация.

В письме Леману: «Если найдешь выпады против меня и особенно затрагивающие мою религию, непременно сообщи!» Речь шла об иудаизме.

В письме Мозесу Мозеру: «Если он – Эдуард Ганс – это делает (то есть принимает христианство) по убеждению, то он дурак, если же из лицемерия, то он подлец. Признаюсь, мне приятнее было бы услышать вместо новости о крещении, новость о том, что Ганс украл серебряные ложки».

Слева:

Через месяц после этого письма КРЕСТИЛСЯ!!! – Получил, по его словам, «входной билет в европейскую культуру». В этом есть доля циничной истины: имя Гейне ассоциируется прежде всего с европейской, но отнюдь не иудейской культурой. Хотя, оставаясь нерелигиозным – светским – салонным — евреем, коих было великое множество в ХIХ веке, он так же был бы частью европейской культуры. И что поразительно, перешел он не в католичество, которое привлекало его своей красочной величественностью и завораживающей пышностью. Плюс – в юности он окончил Католический лицей в Дюссельдорфе. Нет! Он стал лютеранином. Почему? – Потому, что именно лютеранство, с его ярко выраженным, – идущим еще от Лютера, – антисемитизмом, наиболее полно соответствовало германскому духу, в его – Гейневском понимании?

Справа:

«Отступник»: «Вот оно – читать запоем! / Шлегель, Галлер, Берк – о, бредни! / Был вчера еще героем, / А сегодня плут последний!» — по поводу крещения Ганса…

…Абраша встал, потянулся, стал ходить по комнатке от столика к печке – три шага в одну сторону, три – в другую.

…И всё это писал один и тот же человек. Один и тот же человек – поэт, гений, 12 лет находясь на содержании – и каком содержании – барона Жака Ротшильда и его супруги! – позволяет себе оскорбительные антисемитские выходки уровня пьяного плебса. Или – своему дяде, гамбургскому купцу Соломону Гейне, у которого всё время клянчил деньги и который отписал племяннику крупную сумму: «всё лучшее, что ты имеешь, это мое имя!». Это не только типичное шторрерство, то есть профессиональное еврейское попрошайничество, сопровождающееся издевками в адрес благодетелей. Это еще – и главным образом! – чувство превосходства христианина над жидом, крещенного – пусть и недавно, над нехристем, господина над слугой.

В то же время: горячие проповеди в защиту прав евреев: «мой голос (в защиту еврейства) услышит германская толпа в пивных и дворцах». И окончательно, в конце жизни: «я не возвращался к иудаизму, поскольку никогда его не покидал». Примерно 1850 год.

И всё это в одном человеке.

– …Не бугай, а ранимый, как ребенок…

– Ты, конечно, молодец, с твоим терпением…

– Да не терпение это. Люблю я его, Алена, люблю. Почему ты думаешь, что только ты можешь любить, что только ты своего Абрашу никому в обиду не дашь?..

– Я так и не думаю. Давай еще по одной.

– Давай. Хорошо сидим.

… Впрочем, эти метанья Гейне были Абраше понятны. Непонятна была та истеричность, с которой он бросался от иудаизма к антисемитизму, которым был явно заражен. Как многие выкресты… Конечно, Гейне был сыном своей эпохи – эпохи, открытой молодым Вертером, эпохи разочарованных, страдающих, потерянных, мятущихся героев Мюссе и де Виньи, Байрона и Шатобриана, когда всё принимало особо острые формы, все чувства выплескивались с избыточным драматизмом, бытовые коллизии разрастались до масштабов трагедии. Однако при всем при этом, именно переход иудея в христианство принимал размеры и глубину душевной катастрофы. Наоборот же: почти всегда в тех редких случаях, когда христианин принимал иудейские Законы, этот переход совершался со спокойным достоинством, мужеством, выстраданной решимостью. И никаких метаний. – Почему? И еще: почему христианин, перешедший в иудаизм, полностью отторгая от себя христианские ценности, христианский мир, никогда не становится воинствующим «христианофобом» – погромщиком, выкресты же – не всегда, но очень часто – моментально превращаются в злобных антисемитов, будь то Гейне или – в еще большей степени – его дружок Маркс, будь то персонаж «Гамбринуса» или Великий Инквизитор Томмасо ди Торквемада, сполна искупивший грех своего еврейства, садисты «дядьки» в школах кантонистов или Николя Донин, вступивший после крещения в орден францисканцев и учинивший кровавую бойню своих соплеменников в Бретани и Анжу, выкрест Грингмут – лидер московского отделения погромного «Союза Русского народа» и редактор «Московских ведомостей» или бывший раввин Шломо га-Леви, ставший Пабло де Санта Мария, епископом Бургоса, вдохновителем погромов в своей епархии? И несть числа…

…Абраша вспомнил старый анекдот: решили два еврея креститься. Второй, не успевший обряд совершить, спрашивает у первого – новообращенного: «Мойша, вода холодная?» «Бывший» Мойша отвечает: «Да пошел ты в жопу, жид пархатый!».

…А не присоединиться ли к девчонкам, пока они весь самогон не выдули… Приму стакан, и все «почему» сгинут!..

– А это что за привидение?!

– Нальете стаканчик старичку убогому?

* * *

– Ты успокойся.

– Это ты успокойся.

– Ничего же не случилось. Ну, подумаешь, перебрал.

– Да не перебрал я.

– Ну, устал, ну ничего, у всех бывает.

– Ты не понимаешь. Ты ничего не можешь понять.

– Я понимаю тебя. Я не знаю, но понимаю. Я люблю тебя.

– Я ничего есть не мог. Сейчас стало лучше. Но, всё равно, не могу видеть сырое мясо, куриное мясо, даже рыбу разделанную, красный цвет не могу видеть – я вижу вывалившиеся кишки. Они были даже не красные, а какие-то синие, это кровь была красной, нет – лиловой. А минуту назад она лежала на Лешке, а я на ней, а потом Лешка сказал: «Групповой секс». И мы все хохотали. Мы всё время хохотали, вернее, хохотали мы редко, но без причины. Стоило показать палец, и все начинали хохотать, даже наш ротный. Потом смех сразу обрывался, как будто его ножом полоснули – обрезали. Чик – и он уже отвалился, как кусок мяса.

– Ты весь трясешься.

– Я не хотел идти к тебе.

– А я хотела. Я хотела быть с тобой, просто быть, лежать и смотреть на тебя.

– На калеку.

– Ничего себе – калека! Я таких красавцев в жизни не видела.