Русская комедия - Владислав Князев Страница 61

Когда Голенищева появилась, было темновато. Поэтому всем показалось, что она не одна, а с кем-то еще. Но нет, выяснилось, что Голенищева — просто такая солидная. На ней были шикарная французская дубленка и прелестные австрийские сапоги. Дубленка трещала, сапоги стонали.

Профанов стартовал на свидание. Оно было горячим, но коротким. На приветливое: «Доброе утро», — ему выдали: «Хлеб только черствый», на любезное: «Будьте добры», — он получил: «Не нравится — иди в другое место», на: «Спасибо, благодарю», — он недополучил десять копеек сдачи. По этому поводу покупатель тактично промолчал, но хозяйка лавки пояснила: «На десять копеек попросишь у жены». Просветитель удивился: «Позвольте полюбопытствовать: а что я могу попросить на десять копеек у жены?» «Венской сдобы», — отрезала как ножом Голенищева. Больше вопросов у Профанова не было.

— Ваш черед, — ехидно сказал он Молекулову. — Советую занять положение «стоя навытяжку». Еще лучше «лежа», причем за хорошим укрытием.

Молекулов с научной точностью рассчитал свой ход. Учитывая неудачный опыт Профанова, он решил прибегнуть к ловкому маневру. Положил на прилавок ровно сорок копеек — чтобы без сдачи.

— Мне буханку орловского, пожалуйста, будьте любезны, если вас не затруднит.

Но не на такую напал. Царевна лавки выложила перед ним буханку, которая была как бы надкусана — пожалуй, на десять копеек. Этот беспрецедентный случай в хлебобулочной торговле Голенищева пояснила так:

— Жена есть? Ну вот, ей пусть и достанется поменьше, а то фигуру испортит.

Молекулов, конечно, не стал заводить дискуссию из-за фигуры жены, он лишь сказал очень тепло: «Спасибо, благодарю, весьма признателен». Но и это не смутило Голенищеву.

— А книгу жалоб не получишь! — рявкнула она и зачем-то стукнула по прилавку огромным ножом-хлеборезом.

Молекулов, конечно, не дрогнул, но в портфеле его раздался какой-то непонятный шорох. Когда мы проверили, оказалось, что все косые и кривые буквы в ученических тетрадях, а равно и в научных записях самого учителя вытянулись по стойке «смирно».

Следующая очередь на тет-а-тет была Самосудова. Он настроился весьма решительно. Поправил погоны, двинул вперед кобуру и достал из кармана милицейский свисток. Мы поняли его маневр: если не пленят погоны, то испугает кобура, ну а в крайнем случае придется прибегнуть к знаменитому самосудовскому свистку, звуки которого способны вызвать оползни в Жигулевских горах и судорожную икоту у микрорайонных хулиганов.

Самосудов уже было лихо козырнул нам на прощание, но тут синьорина Степанида вышла на балкон сама. Балкон, то есть крыльцо магазина, жалобно застонал, а Голенищева звучно, по-стрелецки, кликнула своего грузчика Федота. Тот не отозвался, и наша прекрасная девица выдала такую руладу, что даже Безмочалкин, давно адаптировавшийся к тропической жаре женской парной, начал утирать платком лоб.

Самосудов сунул было свисток в зубы, но тут на клич Голенищевой отозвались Жигули. Они послушно повторяли за ней каждое слово, поддакивали всему, что она ни скажет. И «так твою так», и «эдак твою разэдак», и «кипит твое молоко на моем примусе». Это было столь убедительно, что ментовская кобура сама съехала назад, погоны повисли, а грозный свисток внезапно заржавел. Оно и понятно: кто же осмелится вступить в спор с существом, которому не решаются перечить даже наши седые Жигули, лично знавшие грозных волжских атаманов? Тут и разудалый Соловей-разбойник не пикнет.

— Нецензура в общественном месте! На моем участке! Это же прямо статья 203: штраф до ста рублей или лишение свободы сроком на год, — и Самосудов грозно топнул ногой.

Но резонанс был не тот. Ибо дело происходило уже не на крыльце лавки, а под крышей «Утеса».

— Был на свете Стенька Разин, теперь — Стенька из Рязани, — горько скаламбурил просветитель Профанов.

— Что там Разин! — возразил Самосудов. — Сущий хан Батый. Разве что в юбке. Но это ничуть не освобождает от уголовного преследования. Если даже юбка выше колен и с разрезами.

Короче, истинные колдыбанцы зареклись ходить на тет-а-тет к рязанской бабе. О том, что мы, как всегда, были правы, свидетельствовали и агентурные показания нашей тети Насти. Она работала по совместительству и в хлебной лавке и, естественно, знала, что там было, есть и будет в каждом углу и в каждом закутке. Так вот, в одном из закутков, где стоят мешки с комовым сахаром, грузчик Федот однажды решил блеснуть чувством юмора по поводу бюста Голенищевой. Указав пальцем на вырез в блузке, он похвалил: «Эх и кладовка у тебя! Пуд бриллиантов поместится!» Невинно ощерясь, грузчик потрогал «кладовку» и загрузил в нее полную горсть, то есть почти пуд, семечек. В следующее мгновение грузчик Федот, которого всегда приглашали вытаскивать застрявшие в колдобинах КамАЗы и бульдозеры, взлетел, яко пушинка, под потолок и приземлился на мешки с сахаром. К счастью, он не стал инвалидом, но комовой сахар сделался вроде как пиленый, во всяком случае, раскрошился на мелкие кусочки…

Вот какую деву-девицу подсунула нам судьба вместо сорока прелестных царевен…

Дева, она же Стенька Разин, а равно хан Батый в юбке, прибыла в «Утес» на своем хлебном фургончике. Вместе с нею был грузчик Федот. Он открыл заднюю дверь фургона и стал вытаскивать оттуда огромный мешок. Это почему-то получилось у него не сразу: тяжело, может быть? Голенищева вспыхнула как спичка. Одной рукой она схватила пяти— или десятипудовый мешок, потрясла им в воздухе и сгоряча припечатала к Федотовой хребтине. Тебе бы только, дескать, бриллианты из бабьих лифчиков таскать.

— Чой-то мне не нравится такая дева, — застучал зубами полубог. — Сущая амазонка!

— Мои верные соратники! — пятясь за ним задом, воззвал наш главком. — Я покидаю вас, чтобы появиться в самый ответственный момент, когда надо будет принять на себя бремя славы.

Одной рукой он уже держался за дверь подсобки, а другой указывал нам на парадную дверь, к которой приближался грозный противник:

— Загляните прежде всего в душу противнику. Узрите в нем несчастную жертву жестокого безвременья. Затем объясните жертве, что такое Особая Колдыбанская Истина. И, наконец, — главное. Обрадуйте жертву: ее спасение — совсем рядом. Это я — герой Самарской Луки, благородный и бесстрашный Лука Самарыч. Без пяти минут легендарный.

Стуча зубами от страха и съежившись в комочек, наш непобедимый фельдмаршал исчез в своем блиндаже.

— Напутствую! Вдохновляю! — раздался его глухой голос из-за двери. — Приказываю!

Железная дверь «Утеса» откашлялась наподобие столичного гастролера. Игриво, если не сказать фривольно, она пропела мотив известной серенады Дон Жуана «Я любовию сгораю…». На целомудренную территорию ПОПа № 13 ступила нога рязанской девицы, она же неоамазонка.

Навстречу гостье выступил по традиции Подстаканников.

— Бонжур, мадемуазель! Оревуар, вуаля, силь ву пле… — по-парижски приветствовал он Голенищеву, тем самым сразу давая понять, что здесь ее ждет французский сюжет, то есть утонченная любовь.