Крестьянин и тинейджер - Андрей Дмитриев Страница 61

Корабль гудел, и пассажиры корабля, еще и подгоняемые вспышками мигалки, на пляже не задерживались, шли к пристани почти бегом.

Байрам отвел Карпа в сторону, к киоску; набычившись, стал что-то говорить ему. Карп слушал его, глядя вверх куда-то, словно скучая.

Мужчина с папкой обратился к Гамлету; тот слушал, медленно кивая головой; потом поднял глаза, внимательно потрогал пальцами свое лицо, неприятно мигающее голубым холодным светом. Потом его колени подломились, и он, скребя рукою борт «уазика», стал оседать в тень. Он и упал бы, если бы Карина его не обхватила обеими руками.

Гамлет выпрямился. Карина и мужчина с папкой помогли ему сесть в машину и забрались в кабину следом. Байрам оставил Карпа и тоже, подойдя, забрался внутрь «уазика». Последними в «уазик» сели, захлопнув за собою дверцы, два милиционера. Он развернулся, смазав светом фар по соснам, и, переваливаясь на неровностях тропы, скрылся из глаз. Тропа опустела. Корабль все гудел.

Карп вернулся к столику и сел, растерянно посвистывая.

— Ишхан? — спросил пилот.

— Да, — сказал Карп.

— Я так и понял.

Корабль умолк; и в тишине послышались торопливые шаги.

Мужчина в белом смокинге спешил к тропе, перебирая по песку голыми ногами, размахивая на ходу руками. В каждой руке его было зажато по ботинку. Черные брюки болтались шарфом у него на шее.

Дождь не упал, как водится, большими каплями, потом потоками на голову с небес, но подошел сплошной стеной со стороны. Сначала вдалеке, на скрытой в темноте большой воде, что-то большое заворочалось и зашелестело, как если б ветер всколыхнул верхушки лиственных лесов, но ветра не было, воздух был тих, и оттого внезапный и неясный шум заставил шестерых людей, в молчании сидящих на пустынном пляже за столом, насторожиться.

Стремухину казалось, будто в темноте перед невидимой огромной сценой зашевелился и пришел в движение тяжелый занавес, но невозможно угадать во тьме, сдвигается он или раздвигается, и отчего так замирает, щемит сердце: от предвкушения начала, когда из ямы в темноте вступают звуки скрипок и валторн, потом прорезывается снизу свет, и раздается гулкий и чеканный шаг в кулисах, и действие, еще ничем себя не проявив — ни голосом, ни репликой, ни жестом, — уже одними скрипками из ямы, одним лишь только нарождающимся светом, одним лишь звуком чьих-то неслучайных шагов из-за кулис тебя захватывает, всасывает в свое жерло; или же сердце щемит от печального сознания финала, после которого не будет больше ничего, кроме усталой смеси разочарования и восторга, кроме пропахшей потом, карамелью и парфюмом нетерпеливой очереди в гардероб, кроме распахнутых во все концы обыкновенных улиц города, встречающих тебя нервными бликами ночных реклам и светофоров, погудкою машин и проливным дождем.

Дождь шел со стороны большой воды; ее поверхность закипала и бурлила, но в заводи стояла тишина, и пляж был сух. Дождь приближался так неспешно, что шестерым, сидящим за столом на берегу, не верилось в его неизбежность. Казалось, он вот-вот устанет, остановится, прольется, не достигнув берегов. Даже когда стена дождя все же надвинулась на заводь и шум его стал оглушителен, — в свете светильников, воткнутых в песок, вода у берега и дальше, докуда этот слабый свет мог доставать, была невозмутимо гладкой, и над водой кружилась свора мошек.

Вдруг свет уперся в дождь. В облаке света дождь стоял, колеблясь и мерцая, подобно ледяной горе, восставшей из воды; шум стал и вовсе нестерпим, но на береговой песок по-прежнему не падало ни капли. Уже кипящий занавес скрыл за собою заводь и вступил на берег, и до него было рукой достать, а все казалось — обойдется, и это было удивительно, но не успел никто об этом крикнуть вслух, даже подумать внятно не успел, как оказался в воющем жерле огромной водяной воронки.

…Покуда они двигались вслепую, с трудом переставляя ноги, с усилием вминаясь в плотную, упругую, будто резина, стену воды к спасительной двери киоска, буря и выдохлась. Ливень не кончился, но стал обыкновенным; лил, барабаня по витрине и по доскам крыши. В киоске кое-как расселись в тесноте и в темноте: кто на пол, кто на стул, а кто на ящик с пивом; Карп долго шарил по дверному косяку рукой и наконец нащупал выключатель. Голая лампочка вспыхнула на потолке.

— Я уже думал, не польет, — сказал Карп уважительно. — А вон как полило.

Он молча попросил Стремухина подвинуться, разгреб какой-то хлам возле стены и наконец достал бутылку водки. Затем нашел на подоконнике стопку пластиковых стаканов.

— Где летчик? — спросил Стремухин.

— И я его не вижу, — ответил Карп, разливая водку по стаканам. — Не знаю; может, смыло?

Раздался дружный, но недолгий смех.

— Не нужно так шутить, — сказала Александра.

Дверь приоткрылась, и вошел пилот, весь в облаке водяной пыли.

— Дверь закрывай! — прикрикнул Карп.

Пилот послушно закрыл дверь. Дробь ливня становилась реже.

— Уже и водку пьете? — сказал пилот, протягивая руку за стаканом. — Вам хорошо, а мне с чего-то показалось, что я забыл закрыть кабину. Ну, думаю, зальет в один момент. Был самолет, а стал аквариум. А как летать в аквариуме?

— Что, залило? — спросил Стремухин.

— Нет, я ошибся. Но зато и вымок.

— Все вымокли, — сказал Карп, передавая пилоту полный стакан.

— Надо будет костер развести обязательно, — сказал Стремухин.

— Нельзя, — ответил Карп. — В Бухте костры категорически нельзя… Здесь где-то был обогреватель. Как выпьем, так включу. Если бензина в агрегате хватит, то обсохнем. Если не хватит, будем квасить, пока не согреемся.

— Надо, чтобы хватило, — сказал Стремухин. — Тем более что молодежь не квасит.

— Да, мы не пьем, — сказала рыженькая.

Стремухин принял в тесноте из рук Карпа два стакана. Один оставил себе, другой передал Александре. Она сидела с ним на ящике бок о бок; и сквозь свою прилипшую рубашку он чувствовал ознобную дрожь ее тела. Как выпили, не удержался и, отстранившись, сколько мог, стал растирать ладонью ее мокрое предплечье, пока не стало жарко под ладонью.

— Спасибо, — слабо улыбнулась Александра. — Так уже лучше.

Карп, выпив водки, разыскал под ветошью в углу обогреватель и включил его. Сразу запахло жженой ржавчиной и пылью, жар хлынул снизу в ноги, в лица, лампочка быстро запотела, сырой воздух в тесноте киоска створожился в белый пар. Этот промасленный неясным желтым светом пар, казалось, снял с лиц кожу и раньше срока обнажил их потаенные и заготовленные впрок черты. Лицо пилота на пару напоминало птичий череп. Карп походил на шар слоновой кости, с темными сколами на месте глаз, ноздрей и рта. Стремухин даже вздрогнул, случайно глянув в угол, где меж коробок с чипсами уселись рыжий с рыженькой: два робких юных старичка шептались меж собой проваленными ртами, помаргивая влажными глазами без зрачков и без ресниц; их волосы в пару как будто поредели и обрели изжелта-белый цвет.