Невероятная история Макса Тиволи - Эндрю Шон Грир Страница 61

Некоторые слова мы говорим только раз в жизни; в глазах Хьюго читалось то, что однажды он уже сказал. Много лет назад в своей гостиной, когда я, одурманенный гашишем, лежал на диване, а в камине потрескивал огонь. Хьюго так же посмотрел на меня, отвернулся и пробормотал нечто, заглушенное потрескиванием поленьев. Я притворился, будто ничего не слышал, будто все было в порядке, просто шумел огонь, а в моих ушах стучала кровь; я мог убедить себя, что Хьюго был пьян либо просто забыл. Однако прошло более тридцати лет, и вот передо мной его голубые глаза, и он все помнит. Я видел, как мой друг силился сказать, но некоторые слова мы говорим только раз в жизни. Он начал застегивать пижаму. Его руки дрожали, и я понял, как несправедливо с нами обоими обошлась жизнь.

— Хьюго, налей мне виски.

— Тебе еще нет двадцати одного.

— Ничего, кроме виски, мне не хочется. Налей.

— Я не уйду, Макс, — устало произнес Хьюго.

— Уйдешь, обязательно уйдешь.

— Я упрямый. Ты ведь помнишь, как это было в детстве? Боже, ты был на целый фут выше, а я все равно укладывал тебя на лопатки. И не обращал внимания на твой рост. Я был вдвое меньше и всегда побеждал.

— Сегодня все иначе.

— Разве может что-либо перевесить то счастье? На утренних уроках папа переворачивал карту вверх ногами и делал вид, будто изобрел новый континент. А позже ты поднимал меня и бросал на траву. Помнишь, Макс?

— Ты прав, не может.

Час или два мы вспоминали детские радости. Запах мела, который достаешь из коробочки, лягушек, спрятанных в кладовке, дабы напугать Мэгги и Джона-китайца, ужас от похода в папин кабинет и разглядывания всех его диковинок (мы откололи уголок обезьяньей головы и свалили вину на трубочиста). Шутки, понятные только нам. Старые детские тайны. Следы от санок на кладбище. Луна успела скрыться, и в голосе Хьюго появилась сонливость. Я предложил лечь спать.

— Нет, нет-нет… — прошептал он.

— Пора спать.

— Переночуй здесь.

— Ладно, только на рассвете я вернусь к Сэмми.

— Скажи мне…

— Уже поздно, Хьюго.

Его голос дрогнул, он собрался с силами и пылко спросил:

— Скажи. Ты поедешь со мной? Сейчас? Или подождем несколько дней и уедем позже. Или мне уехать, а ты доберешься на автобусе. Побудь с семьей, а потом садись на автобус. Либо пусть они сами отвезут тебя навестить отца. Соглашайся, прошу. Давай поселимся на ферме. Я был бы так счастлив. Ты приедешь, обязательно, ты встретишь там свою старость. Ты… ты превратишься в маленького мальчика, в младенца, не бойся, я буду рядом. Я буду заботиться о тебе до самой смерти. Клянусь. Макс, поедем со мной.

— Нет, Хьюго.

— Нет, — эхом отозвался он, услышав в моих словах «никогда».

— Прощай, — вздохнул я.

— Я не буду прощаться. Я не уеду, — прошептал Хьюго.

— Ты же все понимаешь. Подумай до рассвета.

— Переночуй здесь, — попросил он, пряча глаза.

— Но, Хьюго…

— Останься.

Я остался. Я обнимал его своими детскими ручонками, пока Хьюго не вздрогнул и не затаил дыхание. Его лицо напряглось, словно мой друг погрузился в сон, хранивший от горькой действительности, рот приоткрылся. Хьюго тихо захрапел. Он напомнил мне — и всегда напоминал — не ребенка, а старика, которому снится детство. Я поцеловал его и выбрался из кровати, вернулся в комнату сына и заснул в крохотной кроватке. Я чертовски устал.

Сегодня у меня день рождения, и мы устроили пикник. Я пишу, стоя босиком на траве. Травы здесь много, среди надгробий можно насчитать добрую дюжину зеленых оттенков. Газон подстрижен не очень аккуратно, поэтому то здесь, то там встречаются небольшие полянки, на которых крохотные птички щебечут, барахтаются, ловят пчел и помогают ветру разносить зеленые семена. Красота. Сентябрьская прохлада и яркое солнце, у реки деревья слегка поторопились и теперь стояли в своем желтом осеннем убранстве. Людей практически нет, только пара старых вдов обновляют букеты, да двое молодых людей гравируют обелиск. Ну и, разумеется, Элис. Ее красный шарф развевается на ветру. Где-то позади маячит Сэмми.

На траве расстелено покрывало с объедками нашего ленча: сандвичи, томатный суп, несколько персиковых косточек и апельсиновый кекс с тринадцатью оплавленными свечами. Муравьи тут же принялись за работу. На земле валялись обертки от моих подарков, смятые голубые комки. Сэмми восторгался моим конструктором, который, по словам Элис, «подходил к конструктору Сэмми», но грустил при виде стопки книг (Ирвинг, Блэкмор и Дж. Харрис) из другого века и давно вышедших из моды.

— В детстве мне нравилось, — сказала Элис. Я помню, дорогая. Ты отправила Сэмми искать могилу времен Гражданской войны, и мы остались наедине.

— У меня для тебя еще один подарок, — сообщила ты. На тебе было длинное платье с вышивкой и маленькая белая шляпка-колокол, фотоаппарат лежал рядом, словно собачка.

— Правда?

Ты вручила мне обыкновенный конверт. Внутри оказалось государственное уведомление о смене моего имени. Теперь я уже не был малышом Хьюго, сыном твоего давнего приятеля, который привез меня на машине. Я стал Хьюго Харпером. Вы с доктором усыновили меня, в преддверии свадьбы, в преддверии смерти.

— Ты — член нашей семьи, Хьюго, — улыбнулась Элис, довольная своей выходкой.

— Точно.

Я ожидал иного развития событий, однако и этого было вполне достаточно. Теперь, Сэмми, ты унаследуешь процветающее дело своего дедушки без всяких пререканий с законом. А что касается моей новой мамы — ближе я подобраться и не мог, милая Элис, чтобы проникнуть в твое лоно и встретить свою смерть.

— Выше нос, — подбодрила ты и подняла фотоаппарат. Я улыбнулся дурманящей вспышке света. Теперь докторам достанется фотография чудовища, фронтиспис для изучения. Элис отложила фотоаппарат.

— Ты доволен? — спросила она.

Что можно было сказать в тот миг?

Она пошла помочь Сэмми. А я остался, никак не желая переходить к следующей главе исповеди. По странице сновали муравьи. Вы и сами знаете, как это происходит, не так ли? Когда посреди ночи просишь кого-нибудь об ужасной услуге, то уже знаешь, что случится утром.

То утро выдалось холодным и ясным. Внизу играло радио, кто-то подпевал, соседняя кровать была пуста, моя пижама валялась на полу. Я остался один. Как золотая рыбка в их английском аквариуме. Своим шестым чувством Бастер заметил мое пробуждение и, мотая ушами, прибежал в комнату, дабы облизать мне лицо прежде, чем я выставлю его за дверь. Пес запрыгнул на кровать, схватил за шею игрушечного тигра и, тщательно им помотав, снова бросился меня облизывать, после чего стремглав унесся вниз. Голосов прибавилось. Мне следовало сойти к ним. Однако я выжидал. Такое больше не повторится. Лучи солнца в рассветной дымке, такого тоже больше не повторится. Что бы ни случилось, какое бы решение Хьюго ни принял, все уже произошло — этим утром изменится все. Даже солнце. Давным-давно такое уже было; проснувшись, я застал мир совершенно преображенным, покрытым сказочной пеленой снега. Мое сердце так же замерло. Небо окрасилось в тот же цвет — цвет удачи.