До востребования, Париж - Алексей Тарханов Страница 61

#постельная сцена #парижскиенравы

У художника Анри Жерве есть картина, на которой изображено парижское утро. Это такой XIX век в самом разгаре, что-то вроде спектакля по Ги де Мопассану. Обнаженная красавица спит, устав после безумной ночи. Откинутая простыня краешком прикрывает лишь то, что никак невозможно было предъявить буржуазной публике. Стоя у окна в штанах и белой нижней рубашке, на красавицу смотрит усатый кавалер с очень тревожным выражением лица.

Девушка спит и ни о чем таком не знает. Все ее обмундирование: платье, корсет, турнюр, подвязки, грации, что там еще – лежит кучей на кресле. Раньше, в соответствии с реальной историей картины, которую за такое неприличие сняли с выставки 1878 года, я думал, что на картине изображен герой поэмы Альфреда де Мюссе «Ролла», мерзавец, который насладился невинностью несчастной, которую он купил за свои поганые деньги, и вот сейчас будет с вызовом пить яд.

Теперь я вижу здесь совсем другой сюжет. На меня повлияла история женского белья, показанная в парижском Музее декоративных искусств. Выставка называлась La mécanique des dessous, то есть «Механика исподнего».

После нее к женской одежде прошлых веков и вправду относишься как к настоящему механизму. Вам казалось, что платья былых времен сложны? То, что находилось между платьем и кожей, – еще сложнее. Никто не хотел оставаться наедине со своим телом. Его надо было изменять и приукрашивать – в каждую эпоху по-разному.

Дело даже не в том, что корсеты в Средние века выглядели как железные латы с той разницей, что они были собраны из металлических полос. За нижним бельем тогда шли не к портному, а к кузнецу. Как же радовались, наверное, женщины, когда железную клетку под одеждой заменили на жесткий панцирь из китового уса. Хотя по-прежнему ни одна из них не могла бы его ни надеть, ни снять самостоятельно.

Помните сцену из «Опасных связей» режиссуры Стивена Фрирза, где одеваются друг для друга Гленн Клоуз, которая играет маркизу де Мертей, и Джон Малкович в роли виконта де Вальмона? Над каждым из нарядов работают несколько человек, это настолько сложный и торжественный процесс, что трудно вообразить, как бы они смогли друг для друга раздеваться наедине.

Тело драпировалось так, что, кроме шеи и запястий, естественных его форм, открытых взгляду, не оставалось вовсе. Пышные юбки опирались на конструкции, похожие на фермы мостов. Причем мостов разводных: размер юбок был таким, что их надо было складывать для того, чтобы пройти в дверь. Система «корзинок», а потом кринолинов рисовала совершенно иной силуэт женщины.

Трудно даже представить, какие сложные механизмы носили под платьями для того, чтобы фигура соответствовала требованиям моды. В те моменты, когда грудь надо было торжественно преподнести, ее укладывали в корсет как в театральную ложу – то, что потом стало красноречиво называться «балконет». Когда ее надо было спрятать (в моде оказалась полудевочка-полумальчик с плоской грудью и узкими бедрами, la garsonne), белье стягивало тело, позволяя сгладить формы, которыми женщины совсем недавно гордились.

Каждое время, каждый стиль хотели видеть в женщине что-то свое. Пышную грудь, тончайшую талию, рельефную попу, образованную турнюром, издевательски прозванным «парижский зад», Cul de Paris. Для всего этого были свои приспособления от самых простых, вроде поддержек и подкладок, до сложных раздвижных конструкций, напоминавших хвост креветки и называемых «подъемными сиденьями».

Историкам костюма приходится нелегко, белье до нас почти не дошло. Поэтому о тайнах исподнего часто говорят на примере кукол. Рубашки и нижние юбки сохранялись разве что в этих миниатюрных моделях женщин, которые делались с такой подробностью, с какой не делаются сейчас коллекционные барби. Это настоящие учебные пособия по одеванию, потому что женское белье невозможно было собрать и составить без подготовки. Женщину одевали как минимум в четыре руки, и эти руки были отнюдь не мужскими.

Теперь я думаю, что герой Альфреда де Мюссе в детстве явно не играл в куклы. И выражение его лица мне кажется совершенно иным, чем раньше. По-моему, он в отчаянии смотрит на кучу спутанного белья и думает: «Mon dieux! Как же я буду тебя одевать? Нет, лучше смерть!»