Кошачий король Гаваны - Том Кроссхилл Страница 60

В последнее утро в Гаване я пригласил Хуаниту поесть пиццы вдвоем. Кубинская пицца представляет собой ноздреватую пресную лепешку с коркой из плавленого сыра, но я нашел одно место в отеле, где готовили правильный «Манхэттен» (по нью-йоркским ценам). Хуанита оделась туда более изысканно, чем некоторые нью-йоркцы, собираясь в ресторан: длинное светлое шелковое платье, жемчужное ожерелье и красные серьги, которые выделялись на фоне ее седых волос, точно маленькие ягодки.

Потом мы пешком пошли вдоль Малекона в Старый город.

В небе сияло солнце. Ветер разбивал волны о бетон, и нас обдавало прохладными брызгами.

– Я прочла ту книгу, что ты мне привез, – сказала Хуанита.

Я не сразу вспомнил, о чем речь.

– Про Мариэль?

Тетя кивнула:

– Да. Я не собиралась… Но увидела надпись: «Марии». Почему ты мне ее подарил?

– Решил, вдруг ты захочешь узнать, каково это – покидать родину на корабле.

Хуанита кивнула:

– Удивительно, как эта книга западает в душу. Поначалу героиня тебе не нравится, но ты узнаешь ее мысли и постепенно начинаешь понимать…

Я ждал, что тетя скажет что-нибудь еще, но она замолчала. Тогда заговорил я. И задал тот единственный вопрос, который держал в себе все эти недели:

– Что на самом деле случилось в восьмидесятом?

– С кем, с мамой?

Хуанита споткнулась, но выпрямилась и продолжила молча идти. За темными очками невозможно было разглядеть глаза.

– Ты ведь и сам знаешь, – наконец заговорила тетя. – Мария наверняка тебе рассказала.

– Она мало об этом говорила.

– Тяжелое было время. Может, лучше оставить воспоминания в прошлом?

«Лучше для кого?» – хотел спросить я, но лишь сказал:

– Пожалуйста, тетя Хуанита. Я не хочу ехать домой, так и не получив ответы на свои вопросы.

Тетя долго молчала и наконец спросила:

– Что ты хочешь узнать?

– Мама влюбилась в того поэта, Рикардо. Они собирались сбежать с Кубы, попросить убежища в перуанском посольстве и уехать.

– Он был лоботрясом. Вечно витал в облаках. Понятия не имел, какому риску подвергает Марию. Да и всех нас.

Голос Хуаниты был твердым, хотя и подрагивал. Я старательно смотрел вперед. Вдруг, если повернусь, она передумает и замолчит?

– Он выступал против революции, – сказал я. – Думал, что Фидель разрушает страну.

– Ну разумеется. До революции семья этого парня была богатой и принадлежала к окружению Батисты. – Хуанита фыркнула. – Если бы Фидель не пришел к власти, Рикардо в жизни не пришлось бы работать.

Я мог бы рассказать тете о доме Рикардо в Тринидаде. О ржавых потеках на стенах. О гнилой крыше. О спальне без двери. И спросить, этого ли, по ее мнению, заслужил Рикардо. Я мог бы спросить ее, по-прежнему ли она верит в революцию. Указать, что ее собственная дочь имеет больше общего с Рикардо, чем с ней самой.

Но не стал. Эти слова причинили бы Хуаните боль. Удивительно, как она сама ни разу об этом не подумала.

– Я одного не понимаю. Дедушка посадил Рикардо прежде, чем тот успел встретиться с мамой у посольства. Но как дед узнал? Кто ему сказал?

Лишь сделав несколько шагов, я понял, что Хуанита остановилась. Я обернулся.

Тетя подошла к парапету и облокотилась на него, уставившись на море. А когда заговорила, ее голос был таким тихим, что мне пришлось подойти ближе, чтобы расслышать.

– Тридцать лет я надеялась, что Мария вернется домой. Тридцать лет мечтала увидеть ее, обнять и никогда больше не отпускать. Чтобы сестры Гутьеррес снова были вместе. – Хуанита до боли вцепилась пальцами в бетонный парапет. – Она написала шесть писем. Позвонила всего три раза: первый, когда родилась Йоланда, второй – когда Йосвани, третий – сказать о тебе. Три звонка за тридцать лет. Иногда я подумывала забеременеть еще, лишь бы услышать ее голос. Твоя мать была упрямой женщиной, Рик.