Браво Берте - Оксана Даровская Страница 60

Берта перебила его с тяжелым вздохом:

– И вы туда же? Проповедь по спасению души читать станете?

– Ни в коем случае. Сам не люблю проповедей. Расскажу лишь то, чего, пожалуй, никому до этой поры не рассказывал, а пережил на собственной, простите, шкуре.

– Ну, валяйте, – согласилась Берта.

– После смерти жены я безнадежно затосковал. Что говорится, навечно. Тут дочери стали все активнее наседать, требовать немедленно отписать им квартиру, подключили мужей. Я подозревал, как только составлю требуемую бумагу, они попытаются вытурить меня из квартиры куда подальше. Если не составлю – изведут того хуже. Получался какой-то не совсем полноценный король Лир, что ли. Меня захлестнуло чувство особого, абсолютного одиночества. Понимаете, абсолютного, космического. Тогда я задумался: зачем вправду мне жить? И решил покончить с собой. Твердо и бесповоротно. Избрал способ, назначил себе день кончины, провел предварительную ревизию-подготовку квартиры и лег спать в уверенности, что это моя последняя ночь перед завтрашним добровольным уходом. Именно этой ночью ко мне впервые после смерти пришла жена. По сей день помню каждое ее слово. «Не смей. Нет у тебя такого права. Ты же знаешь, как я любила тебя и продолжаю любить. Прошу, испей чашу жизни до дна. Иначе нам с тобой встречи не будет». Она говорила строго и вместе с тем улыбалась. Такое, знаете ли, тепло шло от нее, что до сих пор я берегу ощущение от того сна. Убежден, проснувшись тогда, я некоторое время еще чувствовал живое тепло от прикосновения ее ладони. В том сне снизошло на меня небывалое умиротворение, спокойствие, блаженство. И бесповоротное, казалось бы, решение покончить с собой наутро показалось ничтожным, малодушным, попросту невозможным. Воплощать суицид я раздумал совершенно. Пошел к нотариусу, составил дарственную на дочерей, пусть грызутся между собой, и добровольно оказался здесь. Благо беспрерывного рабочего стажа у меня предостаточно. – Он немного помолчал. – Именно с момента того сна меня держит на плаву, не давая, как вы выразились, упасть на колени, исключительно то обстоятельство, что душа бессмертна. Откуда-то из неведомых пространств за нами приглядывают души наших близких, любимых людей.

– А что толку? Она же без памяти, душа ваша, – без особой уверенности произнесла Берта.

– Не скажите, – задумчиво откликнулся Дмитрий Валентинович. – То, что ей надо, она знает и помнит. Пастернак когда-то охарактеризовал это явление очень верно. Он сказал о недолговечности человека и надолго задуманной огромности его задач. Он справедливо считал, что поэтические, к примеру, озарения – одна из возможностей ощутить масштабы задумки, заглянуть за пределы земного бытия.

– Это вы про «вечности заложника у времени в плену»?

– Да, вы правильно поняли.

И Бертин дух противоречия не взбунтовался, не воспротивился; она отчего-то поверила в справедливость слов Дмитрия Валентиновича и, обратив лицо к высокому августовскому небу, произнесла:

– Да, наверное, вы правы. Сейчас я припоминаю, как жизнь не раз подбрасывала мне Божественные знаки, только я не умела их расшифровывать. Но уж один перст судьбы обязана была распознать. А вот не распознала. – Она поднялась со скамейки, вздохнула как-то по-особому трогательно. – Пойду, дорогой Дмитрий Валентинович. Спасибо за чудеснейший стих и за упоминание о моем любимом Пастернаке. А главное, за вашу искренность.

Сквозь начавшие золотиться кусты Дмитрий Валентинович смотрел вслед удаляющейся Берте и думал, что со спины ей вполне можно дать лет тридцать, от силы тридцать пять. Но дело было не в этом. Совсем не в этом. А в том, что, как виделось Дмитрию Валентиновичу, с любого ракурса она являлась вовсе не бездомной старухой, а Актрисой и Женщиной от Бога.