Записки бостонского таксиста - Евгений Бухин Страница 60

Софья Антоновна и Пётр Сергеевич вошли в уже знакомую ему узкую и длинную комнату без окон. Слева и справа помещались два больших продолговатых стола. Стол по левую сторону стоял голый, как одинокое дерево зимой на ветру; но стол по правую сторону был накрыт радужной скатертью, и на нём возвышались бутылки с вином и газированной водой. Публики было довольно много, но все присутствующие расположились вокруг той половины стола, которая была ближе к выходу. В этом был свой резон: за едой нужно было ходить в общий зал. Пётр Сергеевич ещё раньше заметил в нём несколько параллельно расположенных стеллажей, на которых красовались аппетитные изделия китайской кухни.

Софья Антоновна взялась рукой за стул, тесно прижавшийся спинкой к краю стола и, улыбаясь, сказала: «Какое собралось приятное общество». Стул никак не хотел отлепиться от стола, и казалось, что тот невидимыми щупальцами, спрятанными под свисающей скатертью, держит его. Софья Антоновна, наконец, с грохотом выдвинула стул и села, продолжая улыбаться значительной улыбкой. Пётр Сергеевич скромно примостился по левую руку от неё. Рядом с ним оставалось свободное место, но хотя публика продолжала прибывать, никто не занимал его. Пётр Сергеевич сидел молча и больше слушал, что говорят другие. Он видел, как супруга Адама Карловича давала какие-то указания официанту, что-то объясняла опоздавшим и, наконец, угомонившись, огляделась, высматривая где же можно и ей примоститься. А свободным было место только рядом с Петром Сергеевичем.

— Это очень хорошее вино, — сказала она, протягивая Петру Сергеевичу бутылку с красным вином и глядя на него сквозь толстые стёкла очков удивительно приветливым, радующимся окружающему миру взглядом. Из-за сильной близорукости она не всегда могла сразу распознать предметы окружающего мира, и когда, наконец, узнавала их, то это наполняло её чувством радостного удивления. Пётр Сергеевич поблагодарил и вдруг увидел какая молодая, атласная кожа у неё на щёках. Он наполнил свой бокал вином и вдруг спросил:

— Вы верующая?

Пётр Сергеевич знал, что это она придумала устроить поминки по Григорию Самойловичу.

— Да, — ответила она просто и опять посмотрела на него ласковым, удивительно приветливым взглядом.

— Какая прелестная зрелость, — сказала полная дама, сидящая напротив Петра Сергеевича, и все стали рассматривать стоящую на столе фотографию Григория Самойловича с супругой.

— Как хорошо вы сказали, — одобрила госпожа Готлиб, но тут же заметила, что Григорий Самойлович получился таким, каким был в жизни, а вот Нина Ивановна вышла плохо. Господин Готлиб не высказал своего мнения о фотографии и даже снял очки, положив их на стол.

— Какие модные у вас очки, — сказала Софья Антоновна, и на её лице опять появилась многозначительная улыбка.

— Нет, они старомодные, — возразил господин Готлиб и показал на искусно соединённую изоляционной лентой сломанную перемычку очков.

— А я и не заметила, — сказала Софья Антоновна, отдавая должное мастерству господина Готлиба.

— Пора начинать, — раздался довольно громкий голос полной дамы, и все посмотрели на Адама Карловича.

Петр Сергеевич тоже повернул голову и вдруг увидел неизвестно откуда возникший стол, покрытый красной скатертью, а на нём графин с водой; он увидел председательствующего, одетого в военную форму, и услышал звук колокольчика, призывающий публику к порядку. Пётр Сергеевич вспомнил, что Григорий Самойлович говорил ему, что в своё время он был послан в Ташкент, где занимался идеологической разведкой против Афганистана ещё задолго до введения ограниченного контингента советских войск в эту страну. Григорий Самойлович всегда с гордостью добавлял: «Я был тогда капитаном, а в моём подчинении находились полковники». До Петра Сергеевича донеслись слова председательствующего, сказанные отчётливым голосом человека, привыкшего командовать:

— Торжественное собрание, посвящённое памяти Григория Самойловича Хаймовича, считаю открытым.

Колокольчик звякнул, подтверждая это, и замолк. Адам Карлович медленно поднялся со стула и слегка откашлялся, чувствуя некоторое напряжение, поскольку стал центральной фигурой собрания. Стол вдруг непонятным образом поплыл в сторону дальнего неосвещённого угла комнаты, на мгновение мелькнуло красное пятно скатерти и растворилось в темноте; а председательствующий как-то бочком стал быстро передвигаться по направлению к выходу в общий зал и тоже пропал.

А тем временем Адам Карлович начал свою речь:

— Наверно, вы ожидаете, что я скажу о Григории Самойловиче какие-то необычные слова, потому что он был человеком своеобразным. Многие знавшие его считали, что он большой ребёнок в обычных житейских делах. Но это не совсем так.

Адам Карлович помолчал немного, подумал и продолжал:

— Григорий Самойлович был очень умный человек, а умный человек не может вести себя в жизни как ребёнок. Он просто знал — что важно, а что нет. И то, что для нас важно, для него не было важным.

Адам Карлович опять помолчал, а затем сказал:

— Я хочу внести ясность в одно деликатное дело: я согласился стать наследником Григория Самойловича при условии, что все его деньги пойдут только на благотворительные цели. Я подчёркиваю — все. А теперь я предлагаю выпить за помин его души, и пусть земля ему будет пухом.

В этот момент раздался саркастический смешок госпожи Готлиб, но присутствующие сделали вид, что не заметили его, и вставши, выпили вино. Реакция госпожи Готлиб на слова Адама Карловича была неслучайной: хотя прошло уже сорок дней со дня смерти Григория Самойловича, а урна с прахом покойного всё ещё находилась в похоронном доме и подзахоронить её к могиле его жены пока не представлялось возможным.

— Я тоже скажу несколько слов, — раздался бодрый, свежий голос госпожи Готлиб, который неплохо гармонировал с её слегка оплывшей, но энергичной фигурой. Но как только она начала говорить, муж прервал её замечанием, в котором сквозила тонкая ирония. У господина Готлиба была своеобразная манера: он давал собеседнику сказать несколько слов, а затем прерывал его многословным комментарием.

— Дайте жене сказать что-нибудь, — рассердилась Софья Антоновна, и господин Готлиб замолчал. Речь его супруги полилась более плавно, но ненадолго, потому что на другом конце стола всё громче стал раздаваться голос ещё нестарой, красивой дамы. Что она говорила, Пётр Сергеевич не мог разобрать, так как её голос накладывался на голос госпожи Готлиб, и до него долетали с двух сторон только обрывки фраз. Адам Карлович попытался утихомирить красивую даму, но та небрежно отмахнулась от него, так как считала, что самое интересное может сказать только она. Адам Карлович всё-таки восстановил порядок, а госпожа Готлиб, хотя была чрезвычайно возмущена, но вслух сказала:

— Ничего страшного — я не собираюсь сказать что-нибудь особенное.

На самом деле она так не думала и потому продолжила свою мысль:

— Библиотека была для Григория Самойловича вторым домом. Он всегда об этом всем говорил. У меня возникла интересная идея: увековечить память Григория Самойловича, установив в библиотеке полку с его любимыми книгами и возле неё табличку с его портретом.