Московское Время - Юрий Быков Страница 60

– Вилен! Остынет все! – звала ужинать жена.

Вилен же никак не мог оторваться от экрана телевизора. Вообще-то он давно уже старался не смотреть новостных передач: поводов для расстройства хватало и так.

Хотя не сказать, чтобы Вилен постоянно находился в унынии. Иногда ему даже удавалось убедить себя, что все хорошо. Ну вот, например, дожил же он до пенсии – другие не доживают. И над головой не каплет – квартира собственная, приватизированная. Да и не пешком в «Ашан» ходит – «ласточка» его исправно бегает.

И это была чистая, как стакан воды, правда. Вот только через некоторое время в этом стакане начинали кружить темные змейки, как если б в него капнули чернил, и прежнюю правду заволакивало другой: а пенсия-то крохотная, и квартирку давно пора ремонтировать, а «ласточка» – это «Жигули» двадцатилетней давности…

– Вилен! Ты идешь? – доносилось из кухни.

С женой ему повезло, что правда, то правда! Спокойная, разумная, добрая, с ней не страшно было стареть. Сейчас другая на ее месте крикнула б в сердцах: «Ну и черт с тобой! Ешь холодное!» Да еще добавила б: «Сковородку после вымой, а то живешь, как у Христа за пазухой!» А его Аня – нет; кличет, ждет и обязательно разогреет ужин, если тот остынет.

Вилен знает, что надо идти, но не может: на экране – Илья Петрович Ершов.

Хорош! Бороду отпустил. Хемингуэя напоминает.

– Считаю, что первоочередная наша задача, – Илья сделал паузу и улыбнулся, – жить по Чехову, выдавливая из себя по капле раба. Это задача всех и каждого. Не может иначе быть свободного общества…

Тогда, сорок лет назад, их пути разошлись, похоже, навсегда. Ершов уволился вскоре после происшедшего – как только для него закончился обязательный срок работы по распределению, а Вилена и Генку Воротникова призвали служить лейтенантами двухгодичниками. Так что история с прибором завершилась для всех благополучно.

В конце Перестройки имя Ершова всплыло в числе тех, кого называли тогда узниками совести. Потом, в начале девяностых, оно опять прозвучало, но как-то глухо, и вообще Вилен не был уверен, тот ли это Ершов. А теперь оказалось, что Илья – председатель какого-то Совета… «Ага, вот бегущая строка… Президентский Совет по защите гражданских прав. Интересно, помнит его Илья? А Вика? Что с Викой стало?»

Вилен до сих пор не забыл, как тяжело переживал он случившийся между ними разрыв. Ему навязчиво казалось, что Вике просто не хватило времени полюбить его. Он понимал: так терзаются, пожалуй, только дети от неисполненного каприза. Но ничего не мог с собой поделать – он был болен. А когда оказался в командировке в Москве (служить довелось за Уралом), едва устоял перед искушением появиться на пороге Викиного дома. Сдержался, потому что вдруг ясно осознал: дело не в том, что Вика не успела в него влюбиться, а в том, что полюбила не его.

С той минуты началось выздоровление. Все реже и реже теперь снился ему сон, в котором он умел летать, но так ни разу и не взлетел. Наутро он не помнил почему, лишь тоска по неиспытанному счастью лежала на душе. В конце концов, Вилен согласился – что Бог ни делает, все к лучшему. И зажил не оглядываясь.

Вышло, как вышло, как у всех: по талантам, по заслугам, по случаю – по судьбе.

И было ею Вилену предназначено после выхода на пенсию «бомбить» на «ласточке» – а как иначе, если не отмерила она ему богатств?

Вот и сегодня вечером, после ужина Вилен сел за руль. Хоть и накопил он кое-какой опыт, но все еще терялся, когда нужно было ехать куда-нибудь в Жулебино или Бутово. Именно один из таких адресов – Новопеределкино – назвал клиент. Тучный, с широким гладким лицом и бородавкой возле носа, как у Хрущева, он на него и походил. От гражданина несло спиртным. Конечно, Вилену никогда не доводилось видеть Первого секретаря ЦК КПСС во хмелю, но теперь ему легко было это представить.

– Вам теперь, бомбилам, конец, – сообщил новость пассажир, – закон против вас вышел. Всех заставят ездить только на такси.

– Ну, мать их! – не удержался Вилен. – А мы-то им чем помешали? Когда ж от них покой будет?

– От кого?

– От депутатов. Они же законы принимают.

– Наивный вы человек, – только и ответил пассажир, погружаясь в сон.

«Ну да, до Новопеределкино я еще доеду по Боровскому шоссе, а как я найду Родниковую улицу? – подумал Вилен, косясь на пассажира, помощи от которого ждать было нечего. – Все уже давно с навигаторами ездят, а я… Хотя, зачем он нужен, если «Хрущев» правду сказал? Дорогу от дома до «Ашана» я и так знаю».

Вилен ощутил раздражение, которое усилилось оттого, что закончилась жидкость в омывателе, и потому «дворники» лишь развозили грязь по стеклу.

При въезде в Новопеределкино пассажир однако очнулся.

– Здесь налево… Через семьдесят пять метров направо, – четко указывал он путь. – К тому дому с двумя подъездами. Все.

Расплачиваясь, «Хрущев» заметил:

– Вы, уважаемый, жидкость в омыватель долили бы, ни черта ж не видно…

«Вот пообщался с человеком, и ни одной положительной эмоции», – подумал Вилен.

Но настроение его все же улучшилось, когда открыв багажник, он обнаружил емкость с «незамерзайкой».

Вилен залил жидкость в бачок и тронулся, промывая на ходу лобовое стекло. Наблюдать, как с каждым взмахом щеток оно делалось все прозрачнее, доставляло удовольствие. Но недолго. И не потому, что короткое это удовольствие успело пройти, а потому что полосатая палка гаишника преградила путь. Спидометр показывал вполне разрешенную скорость – пятьдесят километров в час. «Так чего ж ему надо?!» – возмутился про себя Вилен.

Желтый, словно натянутый на шар, жилет придвигался к нему.

– Инспектор… – затараторил он скороговоркой, – лейтенант полиции (фамилии, конечно, было не разобрать), ваши документы.

– Пожалуйста. А что случилось?

Мельком взглянув на права, лейтенант погрузил их в карман и объявил:

– Пройдемте, гражданин, в служебный автомобиль для составления протокола.

– Какого протокола? Я же ничего не нарушил!

– Пройдемте, пройдемте…

Когда они расположились в салоне авто, лейтенант указал на небольшой монитор, установленный над приборной панелью. Монитор застывшим кадром показывал «ласточку» Вилена.

– Это ваша машина?

– Да, моя.

– А красный фон на экране видите?

– Вижу. И что?

Белесые ресницы гаишника перестали моргать, чтоб без помех лился сосредоточенный холодный взгляд. Лейтенант наверняка считал себя гипнотизером. Но Вилен оказался не внушаем, а потому опять спросил:

– И что все это значит?

Полицейский отмер.

– Красный фон означает, что вы находитесь в состоянии алкогольного опьянения.